230
Бепковец
несоответствия, выявленные при проверке. "Оборонный завод" номер 179 ("Сибкомбайн"), фигурирующий в показаниях, оборонной продукции тогда не выпускал. Колхоз "Борец" Чулымского района, где якобы были выведены из строя вредителями 3 трактора, таковых в то время вообще не имел. Не было и поджога скотного двора, в результате которого сгорело 7 коров. В протоколе допроса школьного учителя И.И. Миллера, составленного начальником Северного РО НКВД младшим лейтенантом ГБ Плотниковым, сказано, что он, "работая конюхом, распространял эпизоотию среди лошадей, чесотку и менингит, и 5 лошадей пало". Подобные примеры можно продолжить.
Такой, заготовленный следователем протокол корректировался, дополнялся и исправлялся затем начальником РО или отделения, их заместителями, если они находили его неудачным, потом переписывался набело (дело готовилось для отправки в Москву). Черновой вариант считался забракованным, если в нем не фигурировали факты практической преступной деятельности обвиняемых или не доказывалась принадлежность их к контрреволюционной организации18. По признанию Иванова, в 3 отделе корректировкой протоколов допросов более других занимался Иван Иванович Коннов, так как был "более грамотным, чем другие оперативные работники"19.
К составлению фальсифицированных протоколов допросов привлекались работники райкомов ВКП(б), входившие вместе с другими членами районного актива в оперроту РО НКВД. В Мошковском районе в этом деле особенно отличился третий секретарь и пропагандист райкома, бывший начальник РО НКВД в 1932—1934 гг., уже упоминавшийся Г.Ф. Быков. Он писал в день по 6—8 протоколов от имени Мельникова, Трубецкого или Пупышева, за что получил кличку "борзописец". Принимал он участие и в избиениях подследственных, добиваясь подписей под протоколом, а также в фабрикации подложных актов, в том числе о якобы имевшем место в Новопоросинском сельсовете поджоге 2 кладей хлеба20.
Составленный таким образом и переписанный набело протокол допроса с "признательными показаниями" давали на подпись обвиняемым. В ход шли убеждения в том, что это необходимо в интересах партии, социалис
Большой террор
231
тического отечества, советского строя и Коминтерна, антифашистского фронта и т. п. На людей "идейных" такие убеждения оказывали свое действие. На других действовали обещания отпустить домой, если протокол будет подписан, и угрозы расправиться с близкими людьми в случае отказа.
"Обвиняемые предупреждались, — говорится в показаниях бывшего сотрудника УНКВД С.С. Кор-пулева, — что им все равно подписывать протоколы придется, в противном случае следствие получит на них материалы от других обвиняемых, причем больше, чем они сами о себе покажут. Если же не сознаетесь, значит будете бесспорно уничтожены как неразоружившиеся враги, а при наличии сознания поедете в лагерь и будете жить"2'.
К методам "морального насилия" принадлежала также "намеренная обработка" некоторых арестованных, получавших провокационные задания агитировать и убеждать своих соседей по камере подписывать ложные показания под предлогом предстоящего освобождения. Кроме них в камерах действовали так называемые "внутренники", чья работа заключалась "в шантаже и издевательстве над арестованными"22.
Кроме "внутрикамерной обработки" самые упорные принуждались к подписанию протоколов методами "физического насилия". К их числу принадлежали "выс-тойки" и "конвейерные допросы", продолжавшиеся в зависимости от крепости организма 3, 5, 10 и даже 20 суток (показания Корпулева). "Постоит, подпишет! Какой вы чекист, если не сумеете получить показания",—так наставлял Иванов Бермана, командируя его в Мошковский район23. "Некоторые арестованные, — показывал Малозовский, — держались на выстойках, без пищи и сна, до обмороков, до опухания ног"24.
Добыванию подписей под протоколами способствовали ужасающие условия содержания арестованных в тюрьмах НКВД, где после проведения обвальных (линейных) арестов скапливалось огромное количество людей, во много превосходившее реальную вместимость камер. Выдержать в них более 10 суток, в которые должно было уложиться, но не укладывалось "следствие", было физически невозможно. "Я помню случай, — сообщал
232
Бепковец
Малозовский, — когда человек, просидев только одну ночь, на другой день добровольно подписывал любой, несоответствующий действительности протокол". Эти показания подтверждал и Малышев: "Обстановка в Управлении и в частности в тюрьме (в Новосибирске — Л. Б.) была создана невыносимая для арестованных, камеры были переполнены, и арестованные легко шли на дачу любых показаний, лишь бы выйти быстрее из тюрьмы"25.
Еще ужаснее были условия содержания подследственных в Барабинской тюрьме. Документы запечатлели на сей счет такой эпизод. В феврале 1938 г. в деревне Цветнополье Чистоозерного района в составе контрреволюционной группы немецких крестьян из колхоза "Нацмен" были арестованы Шарлотта Лукьяновна Гофман, 1884 г. р., и Устинья Ивановна Целлер, 1895 г. р. Им было, кроме прочего, предъявлено обвинение в том, что они после ареста своих мужей поехали в Барабинск, а вернувшись оттуда, стали "распространять явно к-р клевету на советскую власть". Они говорили, что заключенные в Барабинской тюрьме "умирают с голоду" и их не хоронят, а складывают во дворе тюрьмы, закапывая в снег. Они видели вышедших из тюрьмы заключенных, "у которых остались одне только кости", "на ушах не осталось мяса, а только одне хрящи, через которые все видать"28. Обе женщины были расстреляны 28 апреля 1938 г.
Практически без сопротивления подписывали любые протоколы бывшие офицеры царской и белой армий, большинство из которых уже отсидело в советских тюрьмах свои длительные сроки и знало, с кем имеет дело. Кроме того, на них, как полагал один из следователей, "очень действовала камерная обработка и невыносимые условия, которые им создавались в камерах". Некоторые из бывших царских и колчаковских генералов, допрашиваемых в застенках 3 отдела УНКВД, были людьми преклонного возраста (Эскин, Пепеляев, Шереметев) и производили на следователей "впечатление ненормальных в умственном отношении" людей. Один из них, после того как следователь Попов, ставший позднее начальником управления НКВД по Алтайскому краю, угостил его хорошим обедом, весело заявил, что теперь готов давать "любые чистосердечные показания"27.
Большой террор
233
В случаях, когда у следователей при добывании подписей под протоколами "признательных показаний" терпение иссякало раньше, чем у подследственных, методы физического насилия становились более действенными. Говоря проще, арестованных зверски избивали. Как показывал Иванов, случаев избиения людей якобы не было до осени 1937 г., когда в Новосибирск приехал заместитель наркома внутренних дел Вельский. Именно он дал "установку" применять рукоприкладство к арестованным. На оперативном совещании в управлении он обратился к присутствующим со словами: "Бейте, мы бьем...". С этого времени весь оперативный состав "стал допускать избиения при допросах", хотя бывший начальник управления (имеется в виду Горбач) "был против такого метода получения "признательных показаний"28.
О том, как были добыты такие показания у студента медицинского института Юрия Вильгельмовича Кремера, явствует из его заявления на имя прокурора СибВО.
"В первый же день моего ареста 19 сентября 1937 г. меня стал допрашивать следователь Тихомиров. Допрос он начал не с предъявления обвинения, а с матерщины и крика "разоружайся". На мой вопрос в чем разоружаться, он ответил "сам знаешь в чем", а дальше опять следовал мат. Вечером пришел Малозовский и спросил, как он еще не пишет, все еще упирается, и когда Тихомиров сказал, что я все время упираюсь, то Малозовский... начал бить меня ребром ладони по шее. После этого Тихомиров при каждом вызове меня на допрос ночью, бил меня кулаком под ребра, по шее и пинал ногами, стараясь попасть в половой орган. И когда я не выдержав этих избиений и издевательств сказал, "что мне писать", то Тихомиров стал мне диктовать, так были написаны мои "собственноручные" показания".
Таким же путем из Кремера была выбита и подпись под фальсифицированными протоколами допросов, составленными, кстати сказть, уже небезызвестным нам Малышевым29.
Как видно из показаний бывших следователей, дело оформления протоколов допросов в управлении НКВД в Новосибирске было поставлено на такую высоту, что у него появилось и соответствующее реноме. Управление считалось лучшим, образцовым в сравнении с другими
234
Бепковец
областями и краями. Было признано также, что в Новосибирске самый высокий процент признания вины обвиняемыми. Сюда привозили самых упорных из других сибирских городов, ибо существовало мнение: "В Новосибирске все сознаются". Так, к примеру, были добыты показания у доставленного из Красноярска "бывшего партизана", на основе которых сфабриковано "дело о партизанах по Западно-Сибирскому и Красноярскому краям"30.
По материалам проверок 1950-х гг. устанавливается также, что и все другие документы архивно-следственного дел были сфальсифицированы органами НКВД. Таковы справки и характеристики на контрреволюционный кулацкий элемент, акты об ущербе от вредительства, написанные в сельсоветах и РИКах, в правлениях колхозов под диктовку сотрудников РО НКВД. В Мошковском районе секретарь РИКа С.Г. Шоцкий, по его признанию, только по заданию Мельникова написал "30 или 40 справок о кулацком происхождении", в том числе на группу врачей, ликвидированных в 1937 г. Здесь же по приказу Мельникова сжигались справки и другие документы, "с положительной стороны характеризовавшие людей"3'.
Бывший председатель Орловского сельсовета Купинского района В.А. Исаков, допрошенный 17 мая 1958 г., показал, что тоже писал "фиктивные справки на арестованных" с указанием, что они являются кулаками, занимаются вредительством и антисоветской агитацией, под диктовку начальника Чистоозерного РО Матросова и других работников НКВД. На деле, утверждал он, это были люди, "ни в чем не скомпрометировавшие себя перед советской властью, никогда кулаками не бывшие". Других он не знал вообще, так как они не проживали в пределах его сельсовета, но был вынужден писать и на них такого же рода документы. "Иногда я просто подписывал уже кем-то написанные справки",— признавался Исаков32.
Еще более откровенным было признание председателя Некрасовского сельсовета этого же района Луки Викуловича Костина, снабдившего справками, большинство немцев, арестованных на его территории.
"Дело обстояло таким образом, — рассказывал Костин на допросе 18 июля 1958 г. — Перед арестом немцев или
Большой террор
235
после ареста ко мне в сельсовет приезжали работники НКВД и заставляли меня выдавать справки на этих лиц нужного для них содержания. В начале по их требованию я выдал справки, которые соответствовали действительности, однако вскоре же они были возвращены. Работник, который их возвратил, сказал, что ему нужны такие справки, которые бы говорили о преступной деятельности немцев, и заставил меня писать такие факты в справки, о которых я не имел никакого понятия. Он заставил меня указывать в справках, что эти немцы были шпионами, связанными с Германией и ее консульствами в СССР, что они ведут шпионскую переписку с консульством, получают посылки из Германии и ведут подрывную работу против советской власти. Ничего этого мне тогда не было известно, но боясь оказаться самому в числе врагов народа, я выдавал такие справки, содержание которых действительности не соответствовало... Также поступали и другие председатели сельсоветов"33.
Руководители Чистоозерного РО, как, вероятно, и многих других, не всегда утруждали себя добыванием от арестованных и подлинных подписей под протоколами допросов. Запуганные ими председатели сельсоветов подписывали и их, "как на знакомых, так и на незнакомых лиц". "В них указывались такие факты,— признавался Исаков, — которые я никогда не знал и мне никто о них не говорил"34.
"Свидетельские показания", встречающиеся в делах, в большинстве своем тоже были получены от односельчан под угрозой ареста. Но есть и такие, которые даны "штатными свидетелями", бывшими у каждого начальника РО и дававшими "любые показания на любого человека", как говорится, из любви к искусству. Работник Мош-ковского РОМ М.Н. Игнатов, собиравший такого рода свидетельства, рассказывал, что один работник сельпо в Дубровском сельсовете, являвшийся "штатным свидетелем", давая показания на своих односельчан, приговаривал: "Пиши покрепче, я подпишу"35.
Абсолютное беззаконие и полная безнаказанность, необъяснимая с точки зрения здравого смысла "легкость" следствия вскружили работникам органов головы. Как признавался один из них, у всех в работе появился азарт, погоня за количеством дел арестованных. Оперативные
236
Белковец
отделы управления стали соревноваться между собой. Все оперативные сотрудники старались дать больше дел, сочинить как можно более объемистые протоколы допросов, особенно если они выходили на Москву, другие края, области и местные управления. "Все чаще стали арестовывать руководителей краевых партийных организаций и учреждений, перед которыми ставился вопрос, что они обязаны дать показания о к-р организации в той системе, где они работали"36.
Конец вакханалии массовых убийств положило решение ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г. После партсобрания в УНКВД в связи с этим решением, которое в очередной раз поставило задачу борьбы с перегибами и извращениями политики партии, но теперь уже карательными органами, после того, как прозвучала "резкая критика извращенных методов следствия", один из начальников отделов, Мелехин, покончил жизнь самоубийством37.
Германское консульство в сетях ОГПУ-НКВД
Консульское представительство Германии в Новосибирске, организованное в 1923 г. для опеки многочисленных германских граждан, осевших после первой мировой войны за Уралом, сыграло трагическую роль в судьбе немецкой колонистской деревни. После прихода к власти Гитлера, когда отношения между Берлином и Москвой перешли в сферу глубокой идеологической и политической вражды, всякие, даже самые невинные связи немецких крестьян с германским консульством стали рассматриваться как контрреволюционное действие по отношению к СССР. Советские власти при этом сознательно шли на нарушение существовавших договоренностей, не принимая во внимание тот факт, что вопрос о немцах в Советском Союзе уже практически был полностью изъят из компетенции дипломатических представительств. При фабрикации дел на контрреволюционные националистические фашистские группировки из лиц немецкой национальности учитывались давние контакты их с
Большой террор
237
консульством, относящиеся к концу 1920-х —началу 1930-х гг., а затем и просто сам факт существования консульства Германии в непосредственной близости от мест их компактного проживания. В 1937 г., в условиях разнузданной борьбы с "гитлеровским фашизмом", которую вели все средства пропаганды, в условиях всеобщей подозрительности и массового психоза-поиска "немецких шпионов", все внутренние немцы стали рассматриваться в качестве потенциальных врагов режима, агентов германской разведки.
Учитывая это обстоятельство, автор сочла необходимым предложить читателям версию о шпионско-разведывательной и террористической работе германского консульства в Новосибирске, разработанную 3 отделом УГБ УНКВД. Разгром шпионско-диверсионного центра западных спецслужб в лице германского консульства в Сибири в течение нескольких десятилетий составлял предмет гордости сибирских чекистов. Помещенная на стенде в бывшем музее чекистской славы управления ГБ в Новосибирске фотография двухэтажного особнячка по ул. Октябрьской, д. 47, где располагалось германское консульство, сопровождалась легендой такого содержания: "В 1920-е—1930 гг. главными резиденциями шпионско-диверсионной работы стали располагавшиеся в центре города иностранные консульства. Показательный факт —германское консульство было укомплектовано офицерами, в свое время побывавшими в Сибири в качестве военнопленных. Новосибирским чекистам пришлось столкнуться с умным и коварным врагом. Много сил и средств ушло на обнаружение и выкорчевывание старой немецкой агентуры, еще дореволюционной поры. Буквально накануне Великой Отечественной войны новосибирские чекисты раскрыли и обезвредили крупную сеть немецко-фашистской агентуры, нити которой тянулись далеко за пределы нашего города". Правда, кроме фотографии других "экспонатов", подтверждающих указанную версию, на стендах не было.
Автор не имела возможности познакомиться с имеющимся в архиве управления ФСКР досье на консульство, но воспользовалась двухтомным архивно-следственным делом Вильгельма-Генриха (Иоганновича) Кремера, служившего в нем с 1925 г. помощником секретаря и арестованного 3 отделом 17 сентября 1937 г.
238
Белковец
Относящиеся к "подрывной" деятельности консульства материалы содержатся и в других делах, в том числе сына Кремера, Юрия Вильгельмовича (Георгия Алексеевича) Кремера. С истории Кремеров и начинается наше исследование38.
Кремер-старший родился в 1893 г. в местечке Менгершид, уезда Симери Рейнской провинции, попал в Россию в 1916 г. в качестве военнопленного, содержался в лагерях в Хабаровске и Канске. После освобождения, живя в Канске, женился на вдове умершего от тифа в тяжком 1918 г. врача A.A. Порошина, Нине Павловне Замятиной, усыновил и воспитал ее двухлетнего сына Юру от первого брака. В 1923 г. в семье появилась дочка Маргарита (Мура), а в 1925 г. Кремеры переехали в Новосибирск, в германское консульство, куда по рекомендации своего бывшего товарища по лагерю, Феликса Алоизовича Гюбнера, оберинспектора консульства, Кремер был принят на работу канцелярским служащим. В его обязанности входила регистрация входящей и исходящей корреспонденции, выборка печатных материалов для докладов консула в МИД, печатание этих докладов, в связи с чем Кремер освоил машинописное дело.
Согласно разработанной чекистами версии Кремер был учеником школы "военно-политического шпионажа известного германского разведчика, полковника Николая" (очевидно, Николаи). Еще на фронте, в Галиции, он, став лейтенантом, вместе с другими молодыми офицерами "подготавливался для переброски через нейтральные страны в Россию с целью организации в глубоком тылу противника разведывательной и диверсионной работы". Но плен помешал осуществлению этого плана. Придя в консульство, Кремер "продолжил прерванную (или еще не начатую? — Л. Б.) разведывательную работу", а кроме того занялся также созданием "на предприятиях, учреждениях и железнодорожном транспорте шпионской агентуры, диверсионных, фашистских повстанческих организаций из числа социально чуждого и враждебного советской власти элемента". От него исходила якобы и прямая постановка задач о совершении диверсионных и террористических актов перед этими организациями (крушение поездов и разрушение железнодорожных линий, убийство партийных и советских руководителей
Большой террор
239
и т. п.). Из архивно-следственного дела Кремера выясняется также, что в 1924 г., когда он работал делопроизводителем народного суда в районном центре Черепаново, где жили родители жены, его завербовало ОГПУ в качестве агента под кличкой "Спортсмен". Сей факт своей биографии он не скрыл от консула, был перевербован им, а посему и арестован не только как шпион, но и "двурушник". Все последующее время Кремер "продолжал играть роль агента ОГПУ", давал время от времени "ложную информацию", приносил копии докладов консула, адресованные в посольство и в Германию, но составленные специально для чекистов. Иногда приходилось поставлять и "важные материалы", чтобы не вызвать подозрений, и даже жертвовать иногда "агентами мелкого калибра", выдавая их НКВД.
Согласно протоколов допросов, хранящихся в деле, Кремер дал исчерпывающие показания о шпионской работе германского консульства, назвал имена нескольких десятков людей, причастных к ней, раскрыл всех "агентов" и "резидентов" германской разведки в Сибири, которых знал. Правда, большинство "названных" им лиц из числа партийно-советского и хозяйственного руководства, составлявших "агентуру" германского консульства, было к тому времени уже арестовано или намечено к аресту, а значительная часть подданных Германии, фигурирующих в деле в таком же качестве, покинула пределы СССР. Это обстоятельство, а также легко узнаваемые форма и стиль "признательных показаний" Кремера выдают подлинных творцов дела — Иванова и присных.
По ходатайству германского посла фон Шуленбурга Особое Совещание (ОСО) при НКВД уже через неделю после ареста Кремера, 23 сентября, приняло решение о его высылке из СССР. Оно было направлено 26 сентября заместителю начальника управления Мальцеву для исполнения. В предписании говорилось:
"Для оформления высылки за пределы СССР на национальном паспорте Кремер(а) через агента НКИД получите германскую въездную визу, наложите нашу визу на выезд за границу, после чего Кремер(а) с первым отходящим этапом под усиленным конвоем направьте в город Минск в распоряжение НКВД для выдворения за границу".
240
Белковец
Однако освобождение Кремера из-под стражи состоялось только 12 октября, две недели спустя, и вплоть до этого дня продолжались его допросы. Как выяснилось, это время понадобилось "следствию" для того, чтобы силой предъявленных ему обвинений, не вызывающих сомнений в конечном исходе дела, заставить Кремера дать подписку работать на НКВД. Согласно более поздней справке военной прокуратуры, он был "перевербован" и выехал в Москву вместе с женой и 14-летней дочерью, получивших 24 часа на сборы, не под конвоем, а как обычный пассажир поезда "Новосибирск-Москва". В качестве залога и средства давления на него был использован 20-летний "пасынок Юра", Кремер-младший, студент медицинского института, арестованный вслед за отцом 19 сентября 1937 г. Побои и издевательства, к которым прибегли следователи Малозовский и Тихомиров, вынудили его написать под диктовку последнего "собственноручные показания", в которых он "признался" в том, что по заданию своего отца создал и возглавил в мединституте "к-р фашистскую группу", проводившую "к-р фашистскую агитацию", "срыв митингов и собраний", "дезорганизацию учебного процесса". "На нелегальных сборищах" члены этой группы "обсуждали вопросы о подготовке терактов над руководителями партии и советской власти", пытались убить секретаря крайкома Эйхе и т. д.39
Выполняя инструкции Иванова, Кремер послал из Москвы два "донесения", от 16 и 19 октября, сохранившиеся в деле. Оба посвящены описанию его приема в консульстве и посольстве после освобождения и не содержат никакого "шпионского" материала. Но они объективно отражают психологическое состояние дипломатического корпуса в условиях развернувшегося в стране в столь невиданных масштабах террора.
По возвращении в Германию Кремер получил назначение на техническую работу в германское консульство бельгийского города Льежа. Затем он после оккупации Бельгии германскими войсками трудился в МИДе, в консульстве Германии в городе Прешове, вступил в национал-социалистическую партию. Войну провел в Берлине, исполняя должность служащего бюро регистрации культурного отдела МИДа. Все это время он не имел никаких связей с НКВД, хотя в новосибирском управлении существовали намерения "через родствен
Большой террор
241
ников" или "резидентуры" установить место его работы и "пойти к нему на связь". Правда, полных гарантий в благополучном исходе такого визита чекисты дать не могли, так как считали, что Кремер "несомненно двойник и раскрыл все имеющиеся данные только потому, что боялся ареста". Бомбардировки Берлина в начале 1944 г. заставили между тем МИД эвакуироваться в Нижнюю Силезию, оккупированную затем советскими войсками. В течение месяца Кремера использовали в качестве переводчика в магистрате, а в начале июня 1945 г., будучи взят под стражу органами советской контрразведки, он был интернирован в СССР и помещен в лагерь № 2 на станции Павшино Калининской ж. д. В сентябре 1946 г., когда спецслужбы вновь занялись его прежним делом, Кремер находился в лагере военнопленных № 27 в Красногорске Московской области. 26 мая 1948 г. в условиях поднимавшейся в СССР новой репрессивной волны он был этапирован в Новосибирск и водворен в уже знакомую ему внутреннюю тюрьму УМГБ.
Во время следствия, которое вели новые люди, Кремеру вновь были предъявлены старые, в редакции бывшего шефа 3 отдела Иванова, обвинения. На этот раз Кремер не признал себя виновным, отказался от всех прежних "признаний", заявил, что шпионской деятельностью никогда не занимался, а "в период службы в консульстве выполнял обязанности канцелярского работника и никаких преступлений против СССР не совершал". Свое участие в составлении регулярных докладов о внутриполитическом положении СССР, а, главное, "той территории, которая входила в обслуживание консульства", данные для которых брались из советской печати и из бесед с посетителями, он не считал фактом шпионажа, хотя они касались проходивших в стране процессов: индустриализации, коллективизации, состояния сельского хозяйства и промышленности, положения дел в немецких колониях, настроений масс. Поскольку до 1933 г. сотрудники консульства свободно общались не только с германскими гражданами, но и с советскими подданными, в том числе и с немецкими крестьянами-колонистами, они были хорошо осведомлены о том, как проходило раскулачивание, какие меры принимались против единоличников, как осуществлялись хлебоуборка и хлебосдача, расчет по трудодням
242
Белковец
и т. п. Информация, касавшаяся этих вопросов в докладах, была преимущественно отрицательного характера. С 1934 г. в условиях резкого идеологического и политического противостояния двух держав и начавшейся подготовки к войне в докладах обращалось внимание и на вопросы военного характера. Однако "никаких серьезных данных в докладах консула по военнм вопросам не было (о расположении и состоянии частей Красной Армии)", заявлял Кремер, и эти доклады носили характер "поверхностный", не превышая "наблюдения за воинскими частями на парадах".
Кремер пытался убедить следователей и в том, что в 1937 г. он давал только такие показания о своей работе в консульстве, но так как тогда от него "требовалось другое", он был вынужден подписывать сфабрикованную ложь. Категорически отверг он и факт принадлежности включенных в диверсионно-агентурную сеть консульства в 1937 г. по его "показаниям" людей.
Тем не менее, в обвинительном заключении, составленном начальником I отделения следственного отдела УМГБ майором Ривкиным, не принявшим во внимание последних заявлений Кремера, констатировалось, что он, будучи чиновником германского консульства, "проводил активную шпионскую деятельность против СССР" и, выполняя задания германской спецслужбы и лично консула Гросскопфа, вербовал для разведывательных деятельности лиц, через которых собирал "шпионские сведения об экономическом состоянии города Новосибирска и районов области, дислокации частей Сибирского военного округа, ходе строительства важнейших предприятий города и железнодорожных объектов". Основанием при отсутствии "вещественных доказательств", служили материалы следственного дела 1937 г., в том числе "показания ряда осужденных агентов германской разведки" (к некоторым из них мы еще вернемся).
Дело Кремера с обвинением по ст. 58-6, ч. I УК и со ссылкой на циркуляр МГБ СССР № 11 от 11 февраля 1947 г. было направлено в ОСО при МГБ с рекомендацией подвергнуть его "заключению в Особый лагерь сроком на 25 лет как особо опасного преступника". 17 июня 1949 г. ОСО утвердило это решение, "несмотря на то, что Кремер виновным себя не признал, а другими материалами его преступная деятельность не была
Большой террор
243
доказана" (из заключения военного прокурора). 20 февраля 1954 г. германский гражданин Вильгельм Кремер в возрасте 60 лет умер в одном из советских лагерей. В Германии остались жена и дочь, а дальнейшая судьба Юрия Кремера, осужденного после трехлетнего бессудного пребывания в новосибирской тюрьме к 5 годам лагерей, неизвестна.
Итак, представляем версию УНКВД о шпионско-диверсионной работе германского консульства в Новосибирске.
С основания консульства и до начала 1936 г. его возглавлял бывший остзейский немец Вильгельм-Фридрих Гросскопф. Согласно данным НКВД, дипломатическая карьера Гросскопфа началась еще до первой мировой войны в Риге, где он родился и где поступил на службу в германское консульство. Затем была служба в германском посольстве в Санкт-Петербурге, а в годы войны Гросскопф оказался на фронте при штабе армии. Здесь, находясь в чине старшего лейтенанта, он и занялся разведываетльной деятельностью, за которую получил награды — железный крест I класса и другие ордена. После войны, сдав экзамен по дипломатическому ведомству, он получил назначение вице-консулом в Лениград, а в 1923 г., когда немцы стали интересоваться Сибирью, переброшен в Новосибирск. В январе 1936 г. Гросскопф был переведен генеральным консулом в Киев.
Прожив в Сибири 13 лет, Гросскопф, естественно, обрел широкий круг общения с новосибирским истеблишментом — партийной, советской и хозяйственной элитой, руководством ОГПУ-НКВД, представителями сибирской интеллигенции, врачами, профессурой, работниками культуры, инженерно-технического корпуса, тем более что значительная часть интеллигенции в те годы была укомплектован из числа бывших российских немцев, германских специалистов, военнопленных и политэмигрантов. Местное руководство, заинтересованное в развитии торгового сотрудничества с Германией (экспорте пушнины, леса, масла и т.п., ввозе машин и оборудования), охотно шло в 1920-е гг. на установление дружественных контактов с представителями этой страны в СССР. Гросскопф стал непременным участником всех советских торжеств, устраивавшихся в городе в честь очередной годовщины Великого Октября или 1 Мая, других празднеств. Он был заядлым охотником и
244
Белковец
разделял охотничьи радости отцов города, регулярно выезжая с ними в заповедные угодья в Грязнухе, Локтях или Убинске. Консул был вхож в дома многих новосибирчан, дружил с ними "семьями". Будучи хлебосольным хозяином, часто принимал у себя советских друзей на различных приемах и банкетах. Вплоть до
1933 г. все знакомые консула, в том числе и руководители различных учреждений, свободно заходили в здание консульства, беседовали с его сотрудниками, пивали чаи, пользуясь гостеприимством госпожи Гросскопф. Все они в 1937 г. будут объявлены агентами германской разведки.
Еще более обширную клиентуру консула составляли германские подданные. Они приезжали к нему по личной инициативе (для оформления паспорта или выездных бумаг, установления родственников в Германии, разрешения спорных вопросов, возникавших на местах в связи с их правовым статусом) или по его вызову (например, для вручения пособия бывшим военнопленным, пострадавшим от войны, которое выплачивалось правительством Германии своим подданным в СССР в
1934 г., для сообщения необходимой информации конфиденциального характера). Существовала и интенсивная почтовая связь консула со своими подопечными гражданами, которая с конца 1920-х гг. была взята под бдительный надзор органов ОГПУ. Перлюстрации подвергалась и вся другая корреспонденция германского консульства внутри СССР. Практически вся немецкая колония в Сибири была объявлена НКВД агентурой германской разведки.
Помощниками Гросскопфа как шпиона являлись все его сотрудники, как консульский, так и внеконсульский персонал, а также обслуживающие его лица. В 1932 г. в это число входило 9 человек, не считая членов семьи Кремера, чья должность входила в состав внеконсульско-го персонала. В составе консульского персонала, кроме семьи Гросскопфа числился секретарь (оберинспектор). Его обязанности последовательно выполняли Гюбнер (до 1931 г.), Кестинг (до 1936 г.) и Мюллер (до закрытия консульства в 1938 г.), на связи у которых находилась якобы значительная часть агентуры.
Самым активным "агентом" Гросскопфа из обслуживающего персонала 3 отдел считал Павла Германовича Пауча, 1891 г. р., уроженца города Штеттина, германского подданного с низшим образованием, тоже бывшего
Большой террор
245
военнопленного, работавшего в консульстве курьером-швейцаром. Он был арестован 10 июля 1937 г. как "систематически" с 1929 г. использовавшийся консулом "для связи с агентурой германской разведки в Кузбассе и Западно-Сибирском крае" и "для связи с к-р фашистскими и диверсионными организациями и группами". Ко всему прочему он был признан и членом фашистской организации "Арбайтсфронт", имевшим обширные контакты со многими работниками советских учреждений, с разными слоями городского и сельского населения. Этому способоствовало то обстоятельство, что Пауч, в отличие от Кремера, проживал вне консульства, в собственных домах, да и к тому же был человеком "простым и невидным", что позволяло ему "незаметно обращаться со своей агентурой". Она же снабжала его "огромной информацией о проводимых мероприятиях советского правительства"40.
Пауч, по мнению чекистов, имел в разное время и особые задания от Гросскопфа, в том числе "следить за тайными призывами запасного состава среди новосибирского населения" (в период "осложнения" на Востоке в 1929 г.), сообщать "о производимых массовых арестах" ("кого арестуют, предполагаемую причину и т. д."), "куда арестованных и осужденных отправляют" (Север, Бамлаг) и "какие работы они выполняют" (железнодорожное строительство, строительство дорог). Кроме того, он должен был "постоянно контролировать базары и собирать сведения о продовольственном положении в городе и деревне". В ведении Пауча находился также сбор разного рода слухов, циркулирующих в городе и их проверка, что позволяло "контролировать политические настроения населения". С этой целью Пауч посещал рестораны и пивные, где у него были "свои люди".
Особенно возросла роль Пауча в "последние годы", когда другим сотрудникам консульства "вследствие создавшегося положения пришлось до минимума сократить личные связи в городе". Усердная работа его щедро вознаграждалась "регулярными подарками и прибавками жалованья". Через своих родственников и знакомых Пауч нашел выходе деревню, где ему удалось организовать "шпионскую сеть". Агенты его из сел приезжали на связь в Новосибирск и ночевали в его доме. С секретными инструкциями Пауч наведывался к ним и
246
Белковец
сам, неоднократно бывал в Кузбассе, где жили его родственники и откуда он привозил "агентурный материал и отчеты о работе фашистских организаций".
14 ноября 1938 г. дело его рассмотрела выездная сессия военной коллегии Верховного Суда СССР. Пауч виновным себя не признал, все свои показания на предварительном следствии отрицал, заявив, что в контрреволюционной организации не состоял, шпионажем не занимался и фашистом не был. Однако, как и следовало ожидать, суд признал его виновным и приговорил к 20 годам ИТ/1.
Пауча, как и других германских граждан, томившихся в сталинских лагерях, спас советско-германский альянс 1939 г. Уже в первых переговорах графа фон Шуленбурга со вновь назначенным в мае 1939 г. народным комиссаром иностранных дел Молотовым им был выдвинут вопрос об освобождении немецких арестантов. 16 июля постановлением Пленума Верховного Суда СССР тюремное заключение было заменено Паучу "изгнанием из пределов СССР". Он был этапирован из Соль-Илецкой тюрьмы в Москву, в Бутырки, чтобы навсегда покинуть страну, так и не ставшую для него родиной. Добавим еще, что Особый архив принадлежность Пауча к германской разведке не подтвердил, а все лица, проходившие по его связям и репрессированные в 1937— 1938 гг., реабилитированы.
Согласно версии НКВД опытным разведчиком был и сменивший Гросскопфа на посту консула в Новосибирске Майер-Гейденгаген. Он родился и воспитывался в Санкт-Петербурге, а образование получил в Германии. Еще до войны, работая журналистом в немецкой газете в столице России, он начал "разведывательную деятельность", продолжил ее во время войны при штабе оккупационной армии в Киеве, получил железный крест I класса и другие награды. Шпионско-диверсионная работа в Сибири при нем "в темпах ослабла", ибо в сравнении с Гросскопфом новый консул "вел себя пассивно". Однако упущения мужа с лихвой компенсировались деятельностью консульши, госпожи Майер-Гейденгаген, "старого агента национал-социалистической партии", "активного фашистского пропагандиста". Именно она после отъезда Гросскопфа, будучи "фашисткой-фанатичкой", проливающей "трагические слезы при произнесении слов "Гитлер", "Германское отечество", "обрабатывала" немцев,
Большой террор
247
посещавших консульство, домашнюю прислугу и ее родственников, "других совграждан", выполнявших случайные ремонтные работы в здании консульства (монтеров, печников и т. п.). Консульша вела также активную пропаганду фашистских идей "в парикмахерских и на базаре", "среди простых женщин". "Все ее личные похождения по магазинам и личные поездки на базар и т. д. имеют умышленную и намеренную пропагандистскую цель", — показывал якобы на одном из допросов Кремер41.
По мнению НКВД, таким образом, с момента своего основания консульство вело разведывательную и диверсионную работу в Сибири, которая на первом этапе (до 1933 г.) нацеливалась на создание "внутренних затруднений в СССР". Оно "разжигало эмиграционное движение среди немцев-колонистов", проводило "агитацию за срыв коллективизации и за саботаж в промышленном строительстве". Тогда же был начат и "промышленный шпионаж". Консул добывал информацию о производстве и экспорте из Сибири сливочного масла и лесных материалов, заготовке пушнины, получая данные для своих докладов от "Союзмолпушнины", "Комсеверпути", "Лесоэкспорта" и других подобных организаций, где у него уже имелись агенты. Эти доклады он отправлял в Берлин, Гамбург и Лейпциг (и тем самым, надо сказать, способствовал продвижению сибирских товаров на европейский рынок и появлению иностранных концессий в Сибири).
Уже тогда у консула возник интерес к советской политике в Синцзяне, удовлетворявшийся им при помощи китайских граждан, защита интересов которых после советско-китайского конфликта на КВЖД летом 1929 г. и закрытия китайского консульства в Иркутске была поручена ему. Китайские граждане, жившие "в громадном количестве" во всех уголках Сибири, стали часто наведываться в Новосибирск, и сам Гросскопф по их делам не раз выезжал к местам их жительства. Беседуя с ними "о мероприятиях советской власти", консул завербовал из их числа ряд весьма полезных агентов. С открытием в 1934 г. китайского консульства в Новосибирске получение необходимых сведений было значительно облегчено. Гросскопф подружился с его главой, консулом Ли-Фанем, и по заданию из Берлина превратил возглавляемое им ведомство в крупный центр германской разведки в Сибири.
248
Бепковец
Ли-Фань якобы информировал его о подготовке Советским Союзом захвата китайской провинции, чему способствовало заключение "тайного договора" между советским правительством и губернатором Синцзяна о строительстве железной дороги "от Бахтов до Урумча". Китайцы поставляли германскому консулу и ценные сведения о Кузбассе, в том числе о кемеровском химическом заводе. В награду Ли-Фань получил от Гросскопфа "аппарат для просмотра кинофильмов со всеми принадлежностями", а секретарь консульства Сяо —граммофон с пластинками. Для последнего это была плата за "написанные на английском языке" и доставленные в германское консульство "секретные сведения".
Дело Ли-Фаня продолжил его преемник, консул Чжоу Шань-Ю, сотрудничавший якобы уже с Майер-Гейден-гагеном. Став германским шпионом, Чжоу Шань-Ю сообщал важную информацию о восстании в Синцзяне, об укреплении в нем советского влияния. От него в Германии стало известно, что "на всех ответственных местах" там сидят "советские работники", и что этот район уже можно считать "колонией Советского Союза". В связи с этим китайский консул просил вмешательства Германии в дело Синцзяна "через Афганистан" или Англии "через Индию".
"Глубокая шпионско-диверсионная работа" кипела, по мнению УНКВД, и в японском консульстве в Новосибирске. Для него, как для германского консула, официальный статус был только "вывеской", скрывавшей действия японской разведки. Профессиональными разведчиками являлись сотрудничавшие с германским шпионским гнездом коллеги Гросскопфа и Майер-Гей-денгагена, консулы Танака и Коянаги. Органы НКВД точно знали, что во время визитов друг к другу и частых посещений дачи японского консула в Ельцовке они "вели секретные беседы", обменивались "мелкими добытыми сведениями". Другого компромата не имелось, но были предположения, что "в Москве оба посольсва уже обмениваются (правда, не ясно —чем? —Л. Б.) в большем размере", а "окончательное обоюдное сотрудничество происходит в Токио и Берлине, где наверное намечаются пути работы и производится распределение отдельных заданий отдельным консульствам".
Зная о шедшей в органах возне, консулы в 1937 г. прекратили встречи, что лишь усугубило подозритель
Большой террор
249
ность 3 отдела. Оно полагало, что это делается намеренно, "для скрытия настоящего лица перед окружающей средой".
Особенно якобы интенсифицировалась подрывная деятельность геманского консульства после поездки Гросскопфа в Германию в 1933 г. На приеме у Гитлера он доложил о положении дел в Сибири, о настроениях германских граждан и немецких колонистов, удостоился похвалы и стал "настоящим национал-фашистом". Гитлер якобы назначил его "руководителем всей организации фашистской партии по Зап-Сибкраю", которую вдохновленный приемом Гросскопф должен быть создать в Сибири. Вскоре такая организация "развила оживленную деятельность".
С этого времени перед консульством была поставлена новая цель — "объявить открытую беспощадную борьбу против СССР", "мешать развитию страны насильственными методами". Особое внимание уделялось Кузбассу— мощному промышленному и военному центру на востоке, который надо было "ослабить любыми способами". "Любые способы" —это диверсионные акты, "разрушение, утопление, зажигание углевых шахт" с помощью "крупных горных специалистов", "взрывы в шахтах с человеческими жертвами", "поломки ценного оборудования" и повседневная работа, направленная на расстройство "нормального развития". Сюда относилось "умышленное неправильное проектирование шахт", "установление негодного оборудования", "вредительская консультация" и т. п.
В других отраслях промышленности надо было действовать такими же средствами, выводя из строя "крупные производственные машинные установки".
Вторая крупная задача, которая якобы была поставлена перед шпионско-диверсионным центром в лице германского консульства, заключалась в "разрушении правильного транспортного движения". Необходимо было устраивать "крушение поездов", срывать их нормальное движение "путем разбора железнодорожного полотна, выведения из строя машин и оборудования".
Наконец, третья, не менее важная задача, нацеливала консульство на организацию "террористических актов над руководителями коммунистической партии и советского правительства". Этим делом должен был руководить, не
250
Бепковец
полагаясь на своих сотрудников, лично консул Гросскопф, выбрав из числа своих агентов людей, "зверино ненавидящих советскую власть".
Для этой работы, как и для диверсионных актов, консульство располагало необходимыми "техническими средствами". В несгораемом шкафу в своем кабинете консул хранил "около 30 пистолетов систем "Маузер" и "Парабеллум" с большим запасом патронов". Он позаботился также и о том, чтобы запастись "ручными гранатами и взрывматериалами". Поэтому, возвращаясь из отпуска, привез с собой "ящик" с так называемым "дипломатическим грузом", размером "примерно 50x30x30", который он, не распаковывая, "поставил в свое отделение под замок". В ящике лежало 50 штук ручных гранат. Тогда же с помощью Кестинга был доставлен в Новосибирск "ящик со взрывматериалами", закопанный для лучшей сохранности в сарае во дворе консульства. Гросскопф лично хранил еще "в старом несгораемом шкафу в особом ящике несколько маленьких бутылочек", предупредив сотрудников о том, что это "очень опасная вещь" — "вакцины заразных болезней", которые, если разбить бутылочку, вызовут "неминуемую смерть". Консул уведомил своих коллег и о том, что "запасы оружия и взрывматериалов имеются в других германских консульствах в СССР", чей персонал, как и персонал германского посольства в Москве во главе с "самым старым разведчиком и диверсантом" Шуленбургом, руководит "диверсионно-террористической работой германской агентуры в СССР".
Решение столь разноплановых и обширных задач требовало создания разветвленной сети агентов, подпольных национал-социалистических организаций и диверсионных групп, которые следовало формировать из германских подданных, прежде всего, рабочих и специалистов, из немецких колонистов, "с привлечением наиболее озлобленной против советской власти части русского населения". Предпочтение у последних отдавалось специалистам и "ответственным руководящим работникам партийных, советских и хозяйственных организаций".
Опорой консула в развертывании шпионско-диверсионной сети стали германские граждане, осевшие в Сибири (домицилированные иностранцы). Поскольку особую роль среди них играли якобы прибывшие на
Большой террор
251
стройки социализма квалифицированные рабочие и специалисты, покидавшие родину по разным соображениям, часто по идейным, есть смысл в небольшом отступлении от нашего сюжета ради краткого экскурса в историю иностранной колонии в Сибири. К этому принуждает и почти полная неразработанность темы о "друзьях страны Советов" в этом регионе в отечественной литературе42.
История привлечения в Россию иностранных специалистов насчитывает несколько столетий. Из них формировалась одна из составных частей немецкой диаспоры Российской империи — городские немцы —составлявшая к 1914 г. около полумиллиона человек. Большинство их, обрусев, принимало российское подданство. Незначительная часть, проживая в России постоянно, сохраняла свое прежнее гражданство. Первая Всеобщая перепись населения в 1897 г. зафиксировала, к примеру, около 80 иностранных подданных в Томской губернии, что составляло лишь 5,5% всех проживавших на ее территории в это время немцев43.
Советское правительство, испытывая острую нужду в квалифицированных кадрах, уже с 1919 г. развернуло через активистов левых партий Германии, создавших специальное бюро, вербовочную работу. Только за первую половину 1920-х гг. в Россию прибыло не менее 21 тыс. квалифицированных немецких специалистов44. Вскоре, однако, из-за отсутствия средств это дело было прервано, тем более что и германское правительство, обеспокоенное действиями советских властей, предприняло ответные меры.
В начале 1930-х гг., в разгар начавшейся индустриализации, вербовочная работа возобновилась. Так, с 1931 г. плановая вербовка и призыв рабочих стали осуществляться в разных местах США и Канады, и к началу 1933 г. только в Западную Сибирь оттуда прибыло 794 человека: 392 рабочих и 368 членов их семей, 19 специалистов и 15 членов семей. Уже в 1931 г. перевалило за тысячу число рабочих и специалистов, прибывших сюда из Германии, особенно обильным был 1932 год, когда только на предприятия Кузбасса приехало 835 человек (правда, 121 человек из них в том же году выехал обратно). В январе 1933 г. иностранная колония Западной Сибири насчитывала 2 857 человек, из них 298 специалистов и 1028 рабочих. Остальные — члены их
252
Белковец
семей, жены и дети. Самая большая группа иностранцев осела в Прокопьевске — 557 человек. Здесь, как и в других городах Кузбасса, они трудились проходчиками, забойщиками, машинистами и слесарями в шахтах. В Прокопьевске выходила, правда, не очень регулярно, немецкая газета "Ди Роте Бергманн" ("Красный горняк"). 441 иностранный рабочий трудился в Ленинске в конце 1932 г. Здесь действовало 20 ударных бригад забойщиков и проходчиков, работавших на хозрасчете, частично вместе с русскими рабочими. Квалифицированных токарей, электриков, слесарей из-за границы приглашали Кемеровский и Томский механические заводы. Иностранные специалисты использовались на Кузнецкстрое (в 1931 г. в Стали иске работало 148 немцев, главным образом, на взрывных работах, выполняя нормы выработки на 103—110% и достигая экономии динамита в 30—40%). Работали они также в управлениях Кузнецкстроя и Шахтстроя в Томске, в проектных и конструкторских бюро.
В Новосибирске иностранных специалистов имели представительства "Энергостроя" и "Кузнецкстроя", управления "Кузбассугля", "Востокугля", "Востоккокса", завод "Сибтекстильмашстрой" и завод горного оборудования, авторемснаб и кожтрест, строительные учреждения и другие организации. По распоряжению председателя КИКа Грядинского с конца 1931 г. каждая из этих организаций должна была иметь специально выделенных лиц, которые встречали и размещали вновь прибывающих иностранцев, заранее готовили помещения, обеспечивали их горячей пищей. Платная должность инструктора Инобюро по делам иностранцев была введена и при краевом совете профессиональных союзов в конце 1932 г. В Новосибирске иностранные рабочие строили Дом Советов, и "штукатуры-иностранцы обучали русских штукатуров более высокой квалификации".
Для приглашения иностранных специалистов государственные предприятия испрашивали разрешение ВСНХ или, что было проще, информировали его после "экстренного приглашения" их командированными за границу эмиссарами, которые заключали индивидуальные трудовые договоры. Договор давал право на получение или продление вида на жительство в СССР, освобождал от уплаты подоходного налога (его уплачивали за них предприятия, в сметах которых с 1930—1931 гг.
Большой террор
253
предусматривались специальные кредиты для этой цели), гарантировал минимум заработной платы — 200—300 руб.
Среди иностранцев были выходцы из США, Югославии, чехи и венгры, но основную их массу составляли немцы. Значительная часть иностранных рабочих, в особенности выходцы из США, представленные бывшими российскими и восточноевропейскими эмигрантами, украинцами, югославами, литовцами, поляками, русскими, владела русским языком. Немцев — специалистов и рабочих —обслуживали переводчики.
В их отношении советскими властями велась интенсивная идеологическая обработка, склонявшая их к принятию советского гражданства. Распространявшиеся среди них книги и газеты, стенная печать, служили "борьбе за большевистское воспитание каждого иностранного рабочего в сознательного участника социалистического строительства". Широко внедрялась ударническое движение, премирование лучших, сдача норм ГТО, рабочие и партийные собрания. Рабочие-коммунисты, члены КПГ, составляли актив, оказывавший большую поддержку властям. Всех, кто открыто выражал недовольство деятельностью администрации предприятий, критиковал их действия, требовал улучшения условий труда и быта, ликвидации обмеров и обсчетов, повышения заработной платы и т. п., объявляли "фашистами" и "контрреволюционерами" и выпроваживали из СССР.
В целях задержки в стране лучших рабочих и специалистов советские власти поощряли вызов семей, женитьбу на русских женщинах, обеспечивали семьи огородами и подсобными помещениями для скота и птицы, которые возводились вблизи бараков, где жили иностранцы. Во время отпусков ударники награждались путевками на курорт, для них устраивались поездки по Волге, Оби, на Черное море и Кавказ, в другие живописные уголки страны. Это сдерживало отъезд даже на короткое время, тем более что из отпусков на родине некоторые не возвращались вообще. Была создана и особая система "инснаба", позволишая наладить более или менее сносное продовольственное снабжение иностранных рабочих. Привлекались они и к массовым кампаниям на селе, особенно к уборочной, чтобы видеть "яркие примеры энтузиазма". Кроме всего прочего ударники получали сверх месячной нормы 1 кг масла и
254
Бепковец
1 кг мяса, некоторые промышленные товары, дефицит которых остро ощущался даже в системе "инснаба", а в общепитовской столовой предприятий им бесплатно выдавалось третье блюдо (кисель или компот).
Тем не менее большая часть иностранцев, неудовлетворенных плохими условиями труда, быта, материального и медицинского обеспечения, низкой заработной платой, к 1936 г. выехала из СССР. Текучесть кадров иностранцев была огромной, а многие уезжали сразу же, еще не приступив к работе, а только ознакомившись на месте с уловиями предстоящего бытия. Иные уезжали назад, не оформив свои паспорта в Новосибирске, боясь возможного задержания. Особенно резво бежали немцы из Ленинска, где несмотря на все усилия, предпринятые властями, так и не удалось наладить нормальные условия жизни (в бараках было холодно, так что волосы во время сна примерзали к кроватям и можно было обморозить нос, продовольственное снабжение нерегулярное и т. п.). Здесь имели место прогулы, "иждивенчество", "симуляции", "рвачество", "производственная расхлябанность" и другие пороки. Несколько иначе обстояло дело с так называемыми "американцами", которые, как констатировалось уже в 1933 г., "частично обрусели, привыкли к местным условиям, участвуют в общественной работе вместе с русскими и вместе начинают бороться со всякими неполадками в производстве и с появившимся иногда разгильдяйством в своей среде, из них есть многие хорошие борцы за производство и социализм".
Учитывая сказанное, можно предполагать, что из оставшихся в Западной Сибири иностранных и, прежде всего, германских рабочих и специалистов, вряд ли кто пережил 1937 г. Материалы архива УФСКР свидетельствуют, что 1/4 часть расстрелянных по постановлению НКВД и прокурора СССР (не считая расстрелов по приговорам местной тройки) "немцев" (из 1453 человек) — это лица, родившиеся за пределами СССР.
Согласно версии УНКВД, бдительно опекавшего иностранцев, именно из них Гросскопфом и была создана в Сибири, Казахстане и Средней Азиии разветвленная сеть ячеек подпольной национал-социалистической партии, нашпигованная агентами и резидентами, диверсионно-террористическими группами. Органы
Большой террор
255
полагали также, что известная часть их "переброшена разведывательным Отделом Генштаба германской армии и Гестапо в качестве своих разведчиков и диверсантов". "Заметив отплыв немцев в Советский Союз и видя здесь бурное строительство во всех областях хозяйства", не остались в стороне и руководители фашистской партии, которые еще не будучи у власти постарались забросить в страну "ряд проверенных, идейно стойких своих членов для организации группировок среди немецких рабочих".
Организацией их деятельности, считали органы, занимался лично консул Гросскопф. Он вел среди прибывающих "подготовительную работу, разжигал национальные чувства* и направлял их в сторону фашисткой идеологии". Оказывая прибывшим в чужую страну мелкие услуги, прикидываясь "добрым простаком", консул создавал "наружное условие для будущей партийной работы". С целью создания партийных ячеек и резидентур Гросскопф выезжал в города Сибири и Казахстана. Вербуя немцев, он не брезговал австрийцами и чехами. Одни "для уменьшения подозрения" по его указке выдавали себя за "старых коммунистов", другим он отказывал в выдаче паспорта и для лучшей конспирации советовал принять советское гражданство.
"Особенно сильная групповая резидентура" действовала уже с первых лет работы консульства в Иркутске, где ее возглавлял якобы некий "пивовар Госслер", выехавший в начале 1930-х гг. из СССР. Сменил его "старый приятель" Гросскопфа, профессор Петри (известный востоковед), с 1920-х гг. поставлявший ему сведения о Монгольской и Бурят-Монгольской АССР, которые получал от "агентурных лиц из научной среды" и из числа советских работников Забайкалья. Петри прекрасно знал "состояние учебы в Иркутском университете", рисовал его в беседах с Гросскопфом "в мрачных тонах", в еще более невыгодном свете он изображал "якобы тяжелое материальное положение студентов И профессоров". Большой криминал был усмотрен и в продаже Мюнхенскому музею "исторической ценности" — костюма шамана, за который Петри получил от Гросскопфа "большое вознаграждение". Во время специальной поездки в Иркутск консулу с помощью Петри удалось создать на ряде заводов, в том числе на заводе им. Куйбышева, диверсионные группы из немецких
256
Бепковец
граждан. Весьма полезным было в этом деле содействие "архитектора Ремлинга", неоднократно приезжавшего в Новосибирск на связь с консулом.
Не менее удачной была поездка Гросскопфа в Минусинск, где ему удалось завербовать германского подданного Александра Гейнке, "инструктора по кролиководству". Консул поручил ему "под видом фотографа" (?) ездить по районам, "собирать сведения", "агитировать среди рабочих совхозов против советской власти" и "вербовать вредителей и диверсантов в коне-заводских фермах". За эти делом Гейнке был застукан и арестован в августе 1937 г. Все сведения он передавал через свою дочь Валю, студентку Томского медицинского института, которая попутно собирала "данные о войсковых частях, численности, роде оружия, артиллерии, воздушном флоте и т. д." и создавала "шпионскую сеть". Гросскопф щедро вознаградил ее за это, дал 200 руб., ручные часики и "обещал устроить в учебное заведение в Берлине".
"Крупные ячейки" имела национал-социалистическая партия во всех городах Кузбасса, возглавлявшиеся не менее "крупными" агентами консула. Только в деле Кремера фигурирует до 20 имен этих "агентов" — инженер Аримонт в Ленинске, Франке в Кемерове, Иост в Прокопьевске, Ландсбергер в Сталинске, Мейнгольд в Анжерке, Гольтман в Белово... Свои люди были у Гросскопфа и в управлении Кузбассугля в Новосибирске, германские подданные Брауэр, Реккерт и Шензигель. Последний, бывший офицер-летчик германской армии, являлся "крупным агентом Генштаба Рейхсвера", "специально отозванным с работы из англо-африканских колоний для переброски в Сибирь". Он находился на личной связи у Гросскопфа.
Не менее "крупным" агентом германской разведки, переброшенным из Германии в СССР в 1934 г. "под видом лица неарийского происхождения", был профессор Томского научно-исследовательского института математики и механики Нетер, создавший из числа "реакционно-настроенной профессуры" разветвленную шпионско-диверсионную сеть.
Отдавая должное заслугам в налаживании шпионской работы в СССР германским подданным, гитлеровские спецслужбы, по мнению НКВД, делали все же основную ставку на советских граждан. На консульском съезде
Большой террор
257
весной 1934 г. военный атташе германского посольства в Москве генерал Кэстринг поставил якобы перед консулами новую задачу. Они должны были теперь, имея в виду возможную изоляцию всех неблагонадежных и подозрительных "элементов" во время предстоящей войны (а подданные Германии относились как раз к такой категории), "приобретать специальную агентуру из числа членов ВКП(б), ВЛКСМ и лояльно настроенной части населения", в первую очередь, "из ответственных партийных и советских работников, противников Сталина", "стоящих у руководства антисоветских правых и троцкистских организаций". Гросскопф с честью выполнил это указание. Вскоре в число его агентов из советских граждан попали видные руководители местного масштаба: Ялухин, заместитель председателя крайисполкома и бывший уполномоченный наркомзага (на личной связи у Гросскопфа), организатор охотничьих поездок консула "на тетеревов", вместе с женой получавший от консула и его супруги ценные подарки; Ваганов, начальник иностранного отдела крайисполкома (личный агент Гросскопфа), которого использовали для улаживания конфликтов администрации предприятий с германскими гражданами и для получения информации секретного характера, в том числе военного. Ваганов якобы поставлял консулу данные "об обучении начальствующего состава", "лагерных местах" и т. п. Ваганов был и личным другом Гросскопфа, "на пьянках целовался с ним".
"Незаменимым при изучении внутриполитических и внутрипартийных вопросов" агентом являлся другой "личный друг" консула, заведующий Истпартом крайкома ВКП(б) и главный идеолог большевизма в Сибири Вегман. Непременный участник всех банкетов в консульстве и частый гость семьи Гросскопфа, которая наносила ему ответные визиты, он выдавал германской разведке все секретные партийные решения. Вегман руководил троцкистской организацией в крае, извещая консула "конспиративным путем" (для пущей важности!) о ее составе, ходе и формах подрывной работы. Через него германская разведка, выполняя "прямое указание Берлина", оказывала свое влияние на деятельность левых оппозиционеров. Ее агентами были и другие влиятельные коммунисты-троцкисты, Богуславский, Шестов, Франкфурт...
258
Белковец
В списке агентов консула значатся также заведующий краевого отдела здравоохранения Тракман, заместитель председатель крайисполкома Зайцев, поставлявший "подробные сведения о промышленном и военном строительстве в Кузбассе" и ко всему прочему ухаживавший за консульшей. Будучи переведен в Ойротию, он и там продолжал работать на консула. Назову еще председателей Новосибирского горсовета Гордиенко и Заромского, начальника Томской железной дороги Миронова, постоянного посетителя консульских вечеров и автора "обстоятельных докладов о работе железной дороги", его заместителя Зуева и "служащего" Максимова. Тракман и Зуев вместе с Ялухиным составляли ядро хорошо законспирированного "центра правых".
Обе эти организации —и правая, и левая —вели по заданию консула "диверсионно-разрушительную работу в промышленности, ж. д. транспорте, сельском хозяйстве и подготавливали теракты над руководителями Коммунистической партии и Советского правительства". Занимая высокие посты в партийном, советском и хозяйственном аппаратах, они доставляли в консульство "особо ценные шпионские материалы". Тот же Тракман, как считали органы НКВД, будучи членом крайкома партии и президиума крайисполкома, регулярно информировал консула о "секретных решениях" не только этих органов, но иногда и самого ЦК ВКП(б).
Такая же тесная связь была у Гросскопфа с меньшевистскими, кадетско-монархическими, эсеровскими и другими организациями Сибири.
Целое шпионское гнездо было "разоблачено" в семье родителей жены Кремера, Павла Петровича и Марии Яковлевны Замятиных. Уже в 1925 г. Кремером якобы были завербованы их сыновья Валентин и Сергей. Первый вредил на транспорте и "дезорганизовывал осеннюю хлебную перевозку", а второй будучи .специалистом "по пушному делу" и живя в Обдорске — "пушную заготовку", поставляя к тому же "ценные сведения о мероприятиях правительства в северных районах". Связником у них был отец, "бывший поп" П.П. Замятин. В агентурную сеть были втянуты свояки Кремера, мужья сестер Нины Павловны, Анатолий Баранов и Владимир Низовских, их собственные близкие родственники. Особую опасность представлял брат Баранова (не то
Большой террор
259
Алексей, не то Володя, не то Константин), бывший колчаковский офицер, взявшийся за подрыв железнодорожного моста через Обь в случае, если начнется война. Для подобных дел, как правило, вербовались только советские граждане, так как было очевидно, что немцы во время войны "на свободе не останутся". Еще один брат свояка Кремера, Анатолий Сизиков, трудившийся на заводе горного оборудования и поставлявший "данные о пулеметных и танковых частях", готовил диверсию на этом заводе, но осуществить ее не успел, так как вовремя был арестован НКВД.
Весьма плодотворной была шпионская работа Владимира Никифоровича Низовских. С 1930 г. он жил в Новосибирске, трудился сначала в маслопроме, а затем в госбанке бухгалтером. Потому-то консул отлично знал, как действует маслопром, сколько масла и какого качества производит, где расположены основные производящие районы, как осуществляются экспортные операции и т.д. При переходе в госбанк Низовских получил новое задание — "критически освещать его работу", "дневные и месячные обороты по отдельным статьям торговли", "кредитование строительства", "задержки выплаты жалованья", бывшие тогда нормальным явлением советской действительности. Не брезговал бухгалтер и "политическими настроениями служащих в связи с их тяжелым материальным положением", регулярно информируя о том консула. Поднакопив опыта, Низовских переехал в Ленинск-Кузнецк, где в тамошнем госбанке развернул вредительскую деятельность. Она заключалась в том, чтобы "путем задержки кредитов и полного расстройства кредитных операций" мешать делу строительства социализма. Попутно он сообщал "подробности газификации угля", работы шахт, данные о военном потенциале страны и прочие ценные сведения. Выполнив и здесь задание Гросскопфа, Низовских отбыл в город Ойрот-Тура, где ему поручалось "внимательно следить за националистическими настроениями ойротов", за движением на Чуйском тракте и войсковых частях в Ойротии. Здесь-то он и сколотил, наконец, и "шпионскую группу". Разведданные Низовских передавал в консульство через тестя, все того же "бывшего попа" Замятина, наезжавшего к дочери в гости.
No comments:
Post a Comment