200
Бепковец
дисциплины и "полное разложение как производственников".
"В полном развале" оказалась и комсомольская организация района, формировавшаяся с 1931 г. при активном содействии спецбригад из края и Омской СПШ. (Тогда к октябрьским праздникам созданная ими комсомольская ячейка из 9 человек в селе Марьяновке устроила даже антирелигиозное представление в селе Камыш для "баптистов-мракобесов", которое имело успех у камышенской молодежи.) Теперь же оказалось, что "производственная и общественная активность" комсомольцев чрезвычайно низка, причем многие из них сами возглавляли саботаж мероприятий партии и правительства (особенно во время уборки и хлебосдачи). В процессе чистки был снят с работы и исключен из рядов ВЛКСМ и ВКП(Б) секретарь райкома комсомола, сын кулака, Конрад, распущены 2 комсомольские организации, "состоявшие исключительно из детей кулаков". Всего из 178 комсомольцев района было вычищено 57.
В общем отчете краевой комиссии по чистке Немецкий район отмечался как район, в котором партийная организация самая малочисленная, "авангардная роль коммунистов на производстве" отсутствует, а партячейки и органы пролетарской диктатуры (аппараты отделов РИКа и сельсоветы) засорены классово-чуждыми элементами. В результате во время выборов в советы вновь подверглось лишению права голоса 375 хозяйств.
В Немецком районе чистка не обнаружила (в который раз!) ни одной действующей избы-читальни или красного уголка, ни одной библиотеки. Оказалось, что здесь "фактически отсутствует кино, а радио работает плохо или молчит". В райцентре нет ни одного помещения для культурного отдыха трудящихся, а ассигнования, отпущенные на строительство Дома Соцкультуры, аннулированы. С большим трудом движется строительство Дома Колхозника, не израсходованы деньги на баню и интернат (из суммы 207 ООО руб. освоено лишь 10%).
Совершенно не удовлетворило комиссию и качество партийной прессы. К 1934 г. в Немецком районе выходили 1 районная и 2 политотдельские газеты, подвергшиеся резкой критике за невнимание к ходу и решениям XVII партийного съезда, к постановлениям ЦК об освещении и разъяснении его итогов. К недостаткам прессы отно
Большой террор
201
сились также малая оперативность и "информационный характер" (!) ее материалов.
С величайшим трудом налаживалось здесь социалистическое соревнование. Вплоть до организации политотделов МТС слово "ударник" вызывало смех не только у рядовых колхозников, "но и в аппаратах районного центра". "В колхозах ударники подвергались издевательствам", — констатировала комиссия. Да и в настоящее время, когда политотделам удалось это соревнование развернуть, в сознание масс колхозников еще не внедрены выдвинутые товарищем Сталиным лозунги: "Сегодня работать лучше, чем вчера, а завтра лучше, чем сегодня" и "Помогай отстающим, догоняй лучших и добейся общего подъема".
При том, что коммунисты района не знакомы с учением Ленина —Сталина (заведующий Гальбштадтской ШКМ Битнер, окончивший Ленинградский пединститут, "не мог объяснить сущность великодержавного шовинизма и местного национализма", а "помощник начальника политотдела Орловской МТС по политчасти Ренник не знал программы ВКП(б) и Коминтерна по нац. вопросу"136), выяснилась также слабая посещаемость кандидатами партии кандидатских школ. Да и приходящие на занятия к ним не готовятся, курят, щелкают семечки, болтают, ходят по комнате. Отмечалась и "...чрезвычайная живучесть религиозных предрассудков. Частыми оставались выходы из колхозов по религиозным мотивам. Родители продолжали воспитывать детей в религиозном духе, и даже в школах к религиозным праздникам разучивались молитвы и песнопения".
В значительной мере в связи с эти фактом комиссия признала оказавшимся "вне партийного влияния" дело народного образования в районе. Здесь игнорировались установки партии о коммунистическом воспитании подрастающего поколения, намеренно срывалась программа по русскому языку. Но особенно нетерпимы оказались антисоветские настроения.среди детей, от 60 до 80% которых до сих пор не посещали школу. Не удовлетворило комиссию и состояние органов здравоохранения. Из двух- больниц только Гальбштадтская благодаря усилиям своего заведующего, доктора Баранова, имела "образцовое обслуживание". Зато нетерпимое положение складывалось в Орловской больнице (заведующий Калинин). Она не оборудована, холодная, медперсонал
202
Бепковец
невнимателен к больным. Амбулатории, имеющиеся в ряде сел, не обеспечены кадрами и медикаментами. При поражении значительной части населения трахомой в районе и в 1934 г. не было глазника.
Районная комиссия по чистке не прошла и мимо "возмутительнейших безобразий, вредительства и искривлений в районе", связанных с деятельностью его руководства. "Разгромленная в Немецком районе контр-рево-люционная организация, — говорилось в выводах комиссии,— состояла из замаскировавшихся классовых врагов, ловко пробравшихся к партийно-советскому руководству района. Расставив свои силы, "проверенных людей" в лице кулаков и выходцев из кулацких семей на различные участки партийно-советской, культурной и хозяйственной работы, прикрываясь флагом особенностей Немецкого района и национальной политики, контр-ре-волюционная организация всячески срывала и саботировала мероприятия партии и правительства, насаждала националшовинизм, потакала вредительским кулацким элементам, разваливала колхозы, восстанавливала против Соввласти отдельные группы трудящихся, насаждала в районе агентуру фашистской Германии в лице организаторов получения посылок от буржуазно-фашистских организаций Германии"137.
Отметив в заключение, что после разгрома контрреволюционной организации и принятых крайкомом мер в настроении коммунистов произошел "большой перелом", комиссия не могла не подчеркнуть отсутствие изменений в лучшую сторону в "колхозной массе". "В колхозах не выкорчеваны еще остатки и корешки антисоветских, антиколхозных настроений. Остатки саботажа и скрытого вредительства (особенно в области животноводства) еще не ликвидированы",—констатировалось в выводах. Это была информация к размышлению и повод для продолжения репрессий.
В ноябре 1934 г. очередная партия "довыявленных" немецких кулаков (257 хозяйств), будучи исключена из колхозов, отправилась на север края. Массовые увольнения немцев состоялись в учреждениях. Согласно данным отчета Эйхе, к февралю 1935 г. было намечено к увольнению и частично исполнено: сотрудников советских учреждений —45 человек или 34,3% (только в РИКе из 47 служащих уволено 16); сотрудников торгово-хозяйст-венных органов — 18 или 32,1 %; сотрудников потребкоо
Большой террор
203
перации —14 или 29,8%; работников народного образования — 23 или 21,8%. Большинство уволенных — 84 человека — оказались кулаками или "участниками внедрения гитлеровской помощи". Проверку аппаратов проводили специальные бригады крайисполкома, краевой избирательной комиссии, земельного управления и по-литсекторы МТС.
К этому времени Эйхе мог также доложить, что в крае приняты все меры к увольнению из сельской местности с немецким населением всех граждан иностранного подданства, работающих в советско-торговых организациях138. К числу этих мер следует отнести совершенно секретное распоряжение председателя ЗСКИКа Ф.П. Гря-динского, которое 22 декабря ушло в адрес 28 руководителей его отделов "для неуклонного исполнения". "Ни один иностранный подданный, — говорилось в нем, — без предварительного согласования с Управлением НКВД по ЗСК не должен быть допущен для работы в какой бы то ни было должности в сельской местности"139. Исключение составляли инженеры и рабочие, использовавшиеся на шахтах Кузбасса, Кузнецкстрое, в проектных учреждениях Новосибирска и других городов, которые продолжали трудиться в основной своей массе до 1937 г. Всего было выявлено и уволено из немецких колоний 17 иностранноподданных, в том числе учителя, служащий сельпо, инструктор маслопрома, мельник, колхозный счетовод, инструктор животноводства и др.140
Подведем итоги. Приведенный в главе материал позволяет восстановить подлинные методы и конкретную практику осуществления национальной политики советского руководства в отношении российских немцев, возведенной в свое время советской историографией в ранг одного из выдающихся завоеваний социализма. Мощный административный пресс, полное отсутствие уважения прав человеческой личности и постоянные изъятия в систему ГУЛАГа думающего человеческого материала, неравнодушного или даже не совсем пассивного, — вот эти методы.
Материалы, использованные в книге, свидетельствуют также о том, что уже в начале 1930-х гг., в связи с задачами внешней политики, обусловленной противостоянием двух тоталитарных систем в Германии и СССР и направленной на борьбу с германским социал-фашизмом, в политике сталинского руководства по отношению к советским немцам прослеживается не только классо
204
Белковец
вый, но и национальный подход. В немецкой колонистской деревне обнаруживается уже в 1934 г. гораздо больше "классовых врагов, вредителей, саботажников и контрреволюционеров", чем в окружающих русских, украинских или белорусских селах.
Этот материал дает также возможность представить общее социально-экономическое положение немецкой деревни, как части целого, сложившееся в результате "чрезвычайщины", насильственной коллективизации и раскулачивания. Они ввергли село в состояние экономического и социального хаоса и на долгие годы обрекли крестьян на голод, рабский труд из-под палки и моральные унижения.
Яростное сопротивление немецких крестьян политике коллективизации, эмиграционное движение породили антипатию к ним режима как к нелояльной части населения, сделали их своеобразным бельмом в глазу у советских властей. Развернувшаяся же в немецких колониях края борьба с саботажем и "гитлеровской" помощью в условиях шедшей в стране кампании по борьбе с разлагающим буржуазным влиянием Запада добавила к их реноме еще один черный штрих. Происходившее в немецких колониях в 1934 г. может рассматриваться в качестве одного из этапов формирования компрометирующих данных, позволивших сталинскому руководству в начале Великой Отечественной войны официально объявить советских немцев "пятой колонной" германского фашизма. Неофициально же это было сделано гораздо ранее. О том же свидетельствует и "большой террор" 1937 г.
Глава четвертая.
ТРАГЕДИЯ 1937-1938 ГОДОВ
В основу этой главы легли документы архива бывшего Управления Народного Комиссариата Внутренних Дел (УНКВД) по Западно-Сибирскому краю, возникшего в Новосибирске в июле 1934 г. после ликвидации Полномочного Представительства Объединенного Государственного Политического Управления (ПП ОГПУ). С этого времени НКВД превратился в главный карательный орган страны, ибо ему были поручены функции ОГПУ, в том числе охрана государственной безопасности, сосредоточившейся в Главном Управлении Государственной Безопасности (ГУГБ), которое стало его центральным звеном. Кроме того НКВД взял в свои руки управление рабоче-крестьянской милицией, пограничными и внутренними войсками, исправительно-трудовыми лагерями, тюрьмами и колониями. От судебной коллегии ОГПУ к нему перешли и судебные функции, право заключения в ИТЛ, ссылки и высылки, как в пределах страны, так и за пределы СССР нежелательных лиц, а также надзор за социально-опасными личностями.
Репрессивная деятельность НКВД в 1937—1938 гг. отложилась в огромном комплексе документов — архивно-следственных делах, до сего времени хранящихся в подвалах областных и краевых управлений федеральной службы контрразведки России. Согласно президентского указа этот комплекс документов подлежит рассекречиванию и передаче в государственные архивы, которая должна была состояться уже к июлю 1992.г. Однако в указанный срок передача не состоялась. Не осуществлена она и до сего времени, что сотрудники управления объясняют отсутствием средств, необходимых для обработки документов.
206
Белковец
С любезного разрешения УФСКР в Новосибирске автору книги удалось в 1993 г. познакомиться с частью архивно-следственных дел по репрессированным на территории теперешней Новосибирской области немцам. Пережив шоковое состояние от открывшейся картины произвола и беззакония, от масштабов геноцида против собственного народа, организованного руководством ВКП(б), автор попыталась осмыслить изученный материал и итоги этого осмысления предлагает читателю. Рассказ о событиях 1937—1938 гг. строго документирован, в нем нет ни грана вымысла. Автор пыталась также, как это ни трудно, отрешиться от эмоций, которые могут влиять на объективный подход к событиям прошлого. Не случайно и то, что повествование открывается характеристикой главных источников, положенных в его основание.
Состав архивно-следственного дела
Каждое архивно-следственное дело имеет порядковый номер и содержит материалы на группу лиц, составлявших "контрреволюционную (к-р) фашистскую националистическую повстанческую организацию". Количественный состав ее различен, от 4 до 40 и более человек. С формальной точки зрения каждое дело сделано добротно и включает в свой состав около 15 видов документов, касающихся каждого члена "организации" и всей группы в целом.
Открывается оно "постановлением об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения". Так назывался ордер на арест. Поначалу постановление, выносимое районным отделом (РО) НКВД, не имело и подписи прокурора, давшего санкцию на арест. С конца 1937 г. эту формальность стали соблюдать, и подпись прокурора появилась на ордере.
Второй документ, встречающийся в большинстве дел, — ордер на обыск. Производился он сотрудником РО НКВД в присутствии свидетеля. Изымались документы: паспорта, если они были, красноармейские книжки, профсоюзные билеты, свидетельства о рождении (они частично сохранились в особых конвертах, приклеенных к задней обложке дела), облигации (займа
Большой террор
207
второй пятилетки, займа обороны), деньги, фотографии, письма и прочие бумаги, оружие и патроны. Изъятые вещи фиксировались в протоколе обыска и в особой квитанции на конфискованные ценности.
Далее следует анкета арестованного. Это, пожалуй, единственный документ, который составлялся сотрудником РО НКВД со слов арестованного. В анкете фиксировались дата и место рождения, место жительства и работы, профессия и образование, партийность (в каких партиях и когда состоял). К главным пунктам анкеты принадлежали данные о социальном положении (кулак, середняк, бедняк) и социальном происхождении (сын кулака, проповедника, кистера, помещика и т. д.). Обязательно устанавливалось социальное положение человека до революции, служба в белой и других контрреволюционных армиях, участие в бандах, восстаниях против советской власти (реальное или вымышленное). В анкете надо было также указывать, каким репрессиям подвергался человек при советской власти (арест, судимость, лишение прав) и по каким признакам (раскулачивание, высылка, распродажа имущества, кратное обложение и пр.)
Анкета интересна своими данными о составе семьи арестованного, в нее вписаны жена, дети, сестры, братья (если они еще оставались на свободе), родители (иногда с указанием не только имени, но и возраста). Арестованные уже братья, отцы и дядья тоже вписывались в анкету, но в отдельную строку. В заключение находим фамилию сотрудника, производившего арест, и указание, в какой тюрьме содержится арестованный. Немецкие крестьяне, жившие на территории теперешней Новосибирской области, содержались в трех местах — Куйбышеве, Барабинске и самом Новосибирске.
Следующий документ архивно-следственного дела — справка об имущественном положении, которое характеризуется по трем основным вехам: что имел человек до 1917 г., до 1929 г. и на момент ареста. Справка фиксировала количество земли, которое обрабатывалось в хозяйстве, хозяйственные постройки (дома, конюшни, амбары, притоны), сельскохозяйственные орудия и машины (плуги, бороны, сеялки, веялки, косилки, молотилки, самовязки), скот (лошади, коровы, быки, волы, верблюды, овцы, свиньи). В отдельных случаях указывался доход от земли и скота и размеры налога (до 1929 г. и в настоящее время). Справки составлялись в сель
208
Белковец
советах и отчасти в РИКах, как правило, при непосредственном участии сотрудников НКВД, поэтому достоверность информации, которую они несут, весьма и весьма относительна. Но тем не менее, тенденцию в развитии крестьянского хозяйства они выявляют. Большинство крестьян, бывших до революции просто средними хозяевами, обрабатывали от 20 до 40 га земли, имели от 5 до 20 лошадей, до десятка коров, 2—3 вола, молотилки и прочий инвентарь, а некоторые и перерабатывающие предприятия, маслобойки, крупорушки, мельницы. Теперь у них на момент ареста были в лучшем случае 1 корова, пара свиней, 40—80 соток огорода — и соответствующий уровень жизни. Ибо работа в колхозе не в счет, она была бесплатной.
Характеристика подследственного —еще один вид документа в деле. Составлялась она председателем сельсовета (реже колхоза). Текст ее краток, умещается обычно в десяток малограмотных строк. Такой-то кулак или сын кулака, или жена —дочь крупного кулака, от раскулачивания скрылся, вредил в колхозе, систематически саботировал против государственных мероприятий, как-то: против самообложения, займа. Или отец —шпион, "забран органом НКВД", отец — "лишался за религию", отец — "бектист" (надо полагать, баптист). Или сам арестовывался в таком-то году за контрреволюционную деятельность. Если арестованный был сельским учителем, то, как правило, указывалось, что в школе он "допускает ненормальности, как-то: плохо преподается русский язык, учеников выпускает неграмотных, материал за год не пройден", в школе холодно (если директор). Попадаются и такие характеристики: "жил сам и жена крепко", "имел в доме зеркальный гардероб и комод", еще хуже, если "фисгармонию" или рояль. Весьма часты выражения: "подрывал колхозный строй", "агитировал колхозников, чтобы не выходили на работу, "не уважает советскую власть", "подсмеивался над активом" или "ненавидит актив".
Затем следует протокол допроса (одного или двух, редко более двух). Как правило, в самом его начале арестованный пытается, правда, не очень настойчиво, отрицать предъявленные ему обвинения, но затем под влиянием силы убеждений следователя (а отнюдь не очевидностью улик) и показаний якобы других членов группы начинает давать "признательные показания".
Большой террор
209
"Да, — заявляет он, — я теперь понял, что от следствия ничего укрыть нельзя, и чтобы не затягивать следствия по моему делу, я решил рассказать только правду". Протоколы допроса во всех делах, даже составленных разными следователями в разных РО НКВД, совершенно однотипны, что уже вызывает подозрение в их объективности. Его усиливает присутствие в протоколах признаний в самых чудовищных преступлениях, которые мог придумать изобретательный ум. Это подозрение не снимает наличие на каждой странице протокола подлинных подписей арестованных. Но о том, как составлялись протоколы и каким образом подписывались, речь впереди.
Встречаются в архивно-следственных делах и акты об ущербе, нанесенном колхозу в результате вредительской деятельности контрреволюционной организации. Здесь учтены и представлены в денежном выражении материальные потери от падежа скота, зараженного "врагами народа" чесоткой, ящуром, сапом и другими болезнями, поджогов скирд хлеба и стогов сена, хозяйственных построек, поломок техники и других несчастных случаев. В составлении актов участвовали председатели колхозов, счетоводы, завхозы, сельские учителя, скрепляя их своими подписями.
В ряде дел имеются также свидетельские показания односельчан, которые в значительной степени повторяют акты и характеристики, подтверждая те или иные факты и намерения вредительской и шпионской деятельности подследственных.
На каждого члена группы составлялся протокол об окончании следствия. В кратком формуляре его утверждалось, что такой-то виновным себя признал, а кроме того, его вина подтверждается показаниями других лиц, членов данной группы.
Главный документ архивно-следственного дела — обвинительное заключение. В нем фиксировалось обвинение в отношении всей организации и отдельных ее членов. "На территории такого-то района в поселке таком-то, — утверждает заключение, — РО НКВД вскрыта и ликвидирована к-р шпионская-фашистская диверсионно-вредительская повстанческая организация, созданная агентом (или шпионом) германской разведки, фашистом таким-то". Агентом и руководителем организации объявлялся кто-нибудь из группы арестованных. По
210
Бепковец
заданию германского консула в Новосибирске, говорилось в документе, он (руководитель) создал филиалы (группы, повстанческие звенья) в районе для .вооруженного восстания против советской власти. Характеризовались и задачи, которые должна была разрешить организация. Это — разведка и сбор сведений шпионского характера в пользу Германии, которые передавались в консульство. Это — подготовка вооруженного восстания в тылу на случай войны с ней. Это — подрыв экономической и политической мощи Советского Союза в ходе диверсионных актов в колхозах, МТС, совхозах, железнодорожном транспорте, предприятиях оборонного значения и т. п. и дискредитация советского руководства. Набор "диверсий" стандартен, но воображение современного читателя поражает и в таком виде. Скажем, к обычным, практиковавшимся уже на протяжении десятилетия обвинениям в "систематическом срыве молотьбы хлеба", "затягивании хлебозаготовок", заражении скота, прибавились такие: "доярки портили молоко, ложили (так!—Л. Б.) в него навоз и поили телят".
Еще одна задача контрреволюционной организации — нанесение политического ущерба социалистическому отечеству —достигалась распространением клеветы на руководителей партии и правительства и прививанием симпатий к Гитлеру, восхвалением буржуазных порядков, материального уровня жизни трядящихся за рубежом и клеветой на колхозный строй (сжигали портреты вождей, выкалывали глаза на портретах, готовили теракты на местных руководителей, в том числе на районное начальство). Все эти преступления подходили под ст. 58-2-6-7-10-11 УК РСФСР.
В архивно-следственных делах отсутствуют приговоры. Их выносили две инстанции: тройка местного управления НКВД в лице секретаря крайкома, начальника управления и прокурора, а с конца 1937 г.— еще и наркомат ВД и прокурор СССР в Москве. Копии протоколов НКВД СССР по немцам хранятся в местном архиве в двух папках. Их всего 15, первый от 30 декабря 1937 г., последний от 23 апреля 1938 г. Это не что иное, как списки подлежащих расстрелу людей, представленные в Москву краевым управлением и утвержденные там. В этих списках (только за неполных 4 месяца!) имена 1478 человек, из которых 1453 приговорены к расстрелу.
Большой террор
211
Каждому списку предшествует преамбула следующего содержания:
"Совершенно секретно, срочно, лично начальнику Управления НКВД по Новосибирской области старшему майору госбезопасности (этот чин соответствовал званию генерал-лейтенанта армии — Л. Б.) тов. Горбач. Направляю копию протокола №... от... числа с решениями Наркомата Внутренних Дел Союза ССР и Прокурора Союза ССР по списку на ...человек, представленному Вами за №... от... числа в порядке приказа НКВД № 00439 от 25 июля 1937 г. Прошу распорядиться немедленно привести в исполнение приговора в отношении ...человек, приговоренных к расстрелу. Дела на них со справками об исполнении приговора вышлите в Москву. Получение и исполнение прилагаемого протокола подтвердите. Начальник 8 Отдела ГУГБ НКВД СССР ст. майор госбезопасности Цесарский".
В списке находим фамилию, имя, отчество, год и место рождения приговоренного и крыжик синим карандашом, означающий, вероятно, факт приведения приговора в исполнение.
Справки о приведении в исполнение расстрельных приговоров на каждого члена организации с указанием числа, месяца и года, в которые свершилось это событие, венчают архивно-следственные дела.
В дополнение к материалам 1937—1938 гг. каждое дело содержит документы более позднего времени, второй половины 1950-х гг., собранные военной прокуратурой СибВО, проводившей дознание по репрессиям 1930-х гг. в ответ на хлынувшие в разные государственные инстанции и на имя руководителей партии и правительства после XX съезда запросы родных и близких о судьбе сгинувших без следа в годы "большого террора". Иногда эти материалы выделены в особый том-приложение под названием "Наблюдательное дело". Для исследователя они представляют особую ценность, поскольку вскрывают и масштабы репрессий и весь механизм действия репрессивной машины.
В ходе этой проверки-дознания выяснялось, во-первых, какими материалами располагали органы НКВД на день ареста кроме тех, которые фигурируют в деле, чтобы инкриминировать арестованным столь тяжкие обвинения
212
Бепковец
в измене родине. Военные следователи устанавливали, во-вторых, действительно ли осужденные и расстрелянные люди являлись участниками контрреволюционных шпионских и диверсионно-террористических организаций. Расследовалось также наличие или отсутствие тех фактов, которые были вменены в вину осужденным и квалифицированы как вредительство и антисоветская агитация (что и когда горело, сходило ли с рельсов, были ли теракты в колхозе и в районе, существовали ли тракторы, якобы вредительски выведенные из строя и т. п.).
В этих целях была организована и проведена огромная исследовательская и следственная работа, в результате которой были найдены многие из тех людей, кто составлял акты и подписывал характеристики, порочащие арестованных, кто давал очернительские свидетельские показания. При этом нередко выяснялось, что многие из них последовали потом за теми, на кого они подписывали разоблачительные документы.
Были допрошены также многие односельчане, знавшие осужденных по совместной работе, по месту жительства, соседи и родственники. Но самое главное, что следователями военной прокуратуры были разысканы и допрошены бывшие следователи НКВД, работники районных отделов и управления, которые проводили аресты, вели допросы, опрашивали свидетелей, оформляли другие материалы дела. Нужно иметь в виду, что большинство сотрудников НКВД и вообще причастных к репрессиям людей установить в это время уже не удалось. Часть их была отстранена от работы еще в 1939—1940 гг. в ходе "борьбы с перегибами и извращениями линии партии", разделив судьбу Ежова и его сподвижников, некоторые погибли на фронтах Великой Отечественной, смыв кровью свою тяжкую вину соучастия в преступлениях режима, третьи, будучи совершенно случайными в органах людьми, сумели исчезнуть к середине 1950-х гг. из поля зрения. Многие в ходе постоянных кадровых перетасовок оказались переброшенными в другие, отдаленные республики, края и области. Так, из 8 человек, причастных к фабрикации в апреле-июле 1937 г. дела Ивана Даниловича Липинского и членов его "организации" в Татарском и Чистоозерном районах, был "установлен" всего один —М.М. Портнягин, работавший в особом отделе Прикарпатского военного округа1.
Большой террор
213
Почти все те, кто был "установлен", в 1950-е гг. в органах безопасности уже не работали, а сидели на разных теплых местах: в кадрах, в торговле, снабжении. Один из них трудился директором маслозавода. Лишь незначительная часть чекистов 1930-х гг., привлеченных к дознанию, продолжала участвовать в оперативной работе. О них речь впереди.
Во время проверки дали свои показания и чудом уцелевшие арестанты 1937 г. Среди немцев таких было немного. К тем, кто не был расстрелян по молодости лет, а отправлен на 10 лет в лагеря и выжил, принадлежал житель деревни Цветнополье Чистоозерного района Иван Яковлевия Бонет, 1919 г. р., чьи показания были приобщены к делу.
В 1950-е гг. по запросам военной прокуратуры была проведена огромная исследовательская работа в архивах страны. Запросы о том, действительно ли репрессированные лица проходят в соответствующих ведомствах как бывшие белые офицеры или германские шпионы, получили практически все советские архивы, в которых предполагалось наличие предполагаемых материалов, как местные, сибирские, так и архивы Украины, Поволжья, других мест. Особенно упорно компрометирующие данные разыскивались в центральных архивах Москвы и Ленинграда, в том числе- в бывших Центральном Государственном Историческом Архиве СССР, Центральном Военно-Историческом Архиве СССР, Архиве Управления МВД, Центральном Государственном Архиве Октябрьской Революции, Центральном Государственном Архиве Древних Актов и др. Наводились справки и в Государственном Особом Архиве, содержавшем фонды вывезенного в СССР после второй мировой войны архива-трофея с дипломатическими и другими документами различных ведомств самой Германии и оккупированных ею европейских стран. Все ответы архивной службы на эти запросы были отрицательными. Никто из тех, кого обвиняли в шпионаже в пользу Германии и других стран, шпионом не был. "Данных о принадлежности к агентуре германской разведки нет" или "данных о службе в царской и белой армиях нет", или "данных о социальном прошлом нет" — таков был итог кропотливого архивного поиска.
На основе всех этих материалов, добытых во время проверки, прокурором СибВО принималось решение об
214
Белковец
отмене постановления НКВД и о прекращении дел за отсутствием состава преступления. Тогда же на запросы родственников ушли письма-ответы с сообщениями об этом факте и с известиями о смерти мужей, отцов, сыновей, братьев. Правда, действительная причина смерти в 1950-е гг. не сообщалась, — в справках указывалась та или иная тяжкая болезнь и вымышленная дата смерти — главным образом, 1941—1943 гг. Материалы проверки, таким образом, послужили основой для реабилитационной работы.
В ходе реабилитации использовались также выводы следствия, проведенного в 1939—1941 гг. по делам целого ряда сибирских чекистов 1937 г. В период ликвидации "ежовщины", когда в стране развернулась кампания по борьбе с "извращениями" политики партии и советской власти, была арестована и большая группа работников НКВД в Зап-Сибкрае во главе с начальником управления Иваном Александровичем Мальцевым. "За предательскую работу, направленную на подрыв социалистического государства (именно так были квалифицированы его деяния — Л. В.), за незаконные аресты ни в чем не повинных граждан, извращения в оперативной работе, фальсификации следственных дел, создание искусственных к-р организаций" и прочие беззакония Мальцев был приговорен к 8 годам ИТЛ без поражения в правах, но с лишением спецзвания майора госбезопасности, ордена "Красного Знамени" и медалей. Однако Верховный Суд нашел приговор слишком мягким и отправил дело на доследование. Мальцеву грозил расстрел, но он, не дождавшись его, умер сам в 1940 г. в Котласском пересыльном пункте (архивисты говорят: повесился).
К сожалению, следственное дело И.А. Мальцева, содержащее 20 томов и хранящее уникальные документы, которые позволили бы создать объективную картину содеянного и заполнить одну из самых трагических страниц в истории сибирского края, остается недосягаемым для исследователей. Приходится довольствоваться теми отрывками из него, которые вошли в архивно-следственные дела репрессированных в качестве основания для прекращения дел и реабилитации. В Государственном архиве Новосибирской области удалось также обнаружить документ, который вносит яркий штрих в характеристику этого заслуженного
Большой террор
215
чекиста, ставшего в конечном счете одной из многочисленных жертв режима, которому он верно служил. В 1930 г. после проведения "сплошной" коллективизации, раскулачивания и выселения крестьян в нарымскую тайгу, большая группа сотрудников тогдашнего ОГПУ была представлена к наградам. Большинство их (из 22 человек) было отмечено грамотами и премией в размере месячного оклада, а пятеро — орденом "Красного Знамени". Среди последних значится и И.А. Мальцев, бывший тогда начальником Томского Особого Отдела ОГПУ. В характеристике, составленной Полномочным Представителем ОГПУ по Зап-Сибкраю Л.М. Заковским, было записано:
"Старый чекист, хороший организатор, с текущими операциями по округу справился, обеспечил округ от открытых к-р выступлений. За этот период под его непосредственным руководством вскрыто и ликвидировано: 2 к-р организации с 299-ю участниками, 41 к-р группировка, с количеством участников до 320 человек, и до ста человек к-р одиночек. Кроме того, на его долю выпало руководство приемом, отправкой и расселением выселенного кулачества из южных округов Сибири"2.
В 1941 г. по представлению новосибирского областного прокурора особой инспекцией OK НКГБ было произведено специальное расследование нарушений социалистической законности в крае. Оно установило, что 3 отделом УГБ (контрразведывательным) УНКВД, начальником которого был Федор Николаевич Иванов, в 1937—1938 гг. производились массовые необоснованные аресты советских граждан. В процессе следствия сотрудники отдела занимались фальсификацией следственных материалов, а арестованных искусственно объединяли в контрреволюционные формирования. Следствие велось преступными методами, и к арестованным применялись меры физического воздействия. На основании заключения особой инспекции от 11 апреля 1941 г., утвержденного заместителем наркома госбезопасности Серовым, "за нарушение революционной законности и фальсификацию следственных материалов" были арестованы и привлечены к уголовной ответственности бывшие
216
Бепковец
руководящие работники 3 отдела Ф.И. Иванов, П.Я. Черепанов, А.Н. Печенкин, А.Н. Волков. Вопрос о привлечении других бывших сотрудников отдела было решено рассматривать в зависимости от результатов следствия по делу Иванова.
Следственное дело Иванова состоит из 16 томов, оставшихся, как и тома дела Мальцева, за пределами нашего исследования. Известно лишь главное заключение следствия. Вина Иванова в проведении массовых, заведомо необоснованных арестов и умышленной фальсификации уголовных дел "по обвинению в тяжких к-р преступлениях", которые он осуществлял "с привлечением всего аппарата отдела", была доказана. Такое заключение фигурирует во многих архивно-следственных делах в качестве основания для прекращения дела и реабилитации невинно осужденных в 1950-е гг.
Тем не менее, окончательное решение по делу Иванова, принятое 26 июля 1941 г. начальником УНКГБ Ф.Н. Бекманом, констатировав отсутствие в деяниях Иванова "корыстной цели", списало все его преступления и преступления его отдела на "обстановку", созданную в органах "бывшим вражеским руководством Управления НКВД". В результате, учитывая "положительные характеристики" на него, а также "обстановку военного времени", следственное дело было прекращено и сдано в архив, а сам Иванов освобожден из-под стражи и направлен "для использования в боевой обстановке на фронте по усмотрению командования"3. Очевидно, дальнейшие его деяния могут быть прослежены по архивам СМЕРШа, которому не мог не пригодиться богатый опыт борьбы с "немецким шпионажем", приобретенный Ивановым в Сибири.
Можно предполагать, что за ним последовали и бывшие сотрудники отдела, возглавлявшегося Ивановым. Во всяком случае, в 1954 г., когда начался пересмотр следственных дел 1937—1938 гг., в управлении КГБ в Новосибирской области из них оставался всего один, Н.Е-Малышев. Служба самого Иванова в органах продолжалась до 1952 г. К этому времени он имел уже высшее юридическое образование и в сентябре 1955 г., являясь работником управления Львовской железной дороги, дал показания следователю военной прокуратуры СибВО о своей деятельности в Сибири в 1937—1938 гг.
Большой террор
217
Они наряду с другими материалами будут использованы в нашем дальнейшем повествовании.
Легким испугом отделалось и большинство привлеченных к уголовной ответственности в 1939— 1940 гг. работников районных отделов НКВД Зап-Сибкрая. Так, 29 июля 1939 г. на основании определения военного прокурора были арестованы оперуполномоченные Чистоозерного РО НКВД Александр Иванович Новосадов и Андрей Степанович Снегирев, состряпавшие под руководством своего начальника Матросова (имя и отчество установить не удалось, по более поздним сведениям он погиб на войне) сотни дел на жителей района, в том числе и на его руководящих работников (председателя РИКа Якова Михайловича Сосулина, председателя колхоза им. Молотова Бориса Петровича Чибиряна и др.), и на рядовых колхозников. Во время следствия они признались, что составляли подложные акты, фальсифицировали справки об имущественном положении, во время допросов ставили арестованных к стенке на трое и более суток, не давая подследственным садиться, вели допросы в течение 10 суток, угрожали арестом их близких родственников, избивали. Ко всему прочему выяснилось, что означенные следователи "не вели точного учета изъятых в момент обыска вещей", которые "не были сданы по принадлежности", а "находились до момента следствия в их личном пользовании".
Военная прокуратура признала их виновными в "тяжком уголовном преступлении", но "...принимая во внимание, что за ними ранее никаких проступков не наблюдалось, и, учитывая тот факт, что они работали в органах "непрдолжительное время" и в их поступках отсутствует "личная корыстная заинтересованность" (?!), дальнейшее расследование было решено прекратить. Подвергнутые всего лишь пятнадцатисуточному аресту, они были переброшены на работу в другие районы. Начальник РО Матросов лишился своего поста и был переведен на неоперативную работу.
Суровое наказание вопреки обыкновению постигло работников Мошковского РО НКВД, массовые репрессии в котором превзошли все разумные даже по тому времени пределы. Здесь в 1940 г. были арестованы и привлечены к ответственности начальник РО лейтенант ГБ Сергей Ипполитович Мельников, младший лейтенант, оперуполномоченный РО Павел Титович Трубецкой,
218
Бепковец
сержант, помощник оперуполномоченного РО Михаил Яковлевич Пупышев, оперуполномоченный 3 отдела УНКВД, младший лейтенант ГБ Юрий Давыдович Берман и третий секретарь PK ВКП(б) Григорий Филиппович Быков. Их обвинили в том, что они слишком рьяно "выполняли установки бывшего вражеского руководства УНКВД" (Горбача и Мальцева), втянули в преступную деятельность многих людей, выписывали фиктивные справки на кулаков, подложные акты и прочие документы, а те материалы, в которых люди характеризовались "с положительной стороны", приказывали уничтожать.
Так же, как их коллеги из Чистоозерного РО, мошковские чекисты использовали "незаконные методы ведения следствия", выстойки, конвейерные допросы, избиения, добиваясь от арестованных "признательных показаний", по схемам, разработанным начальником РО, формировали контрреволюционные группы и т. п. За вышеуказанные действия в декабре 1940 г. Мельников, Берман и Трубецкой военным судом были приговорены к расстрелу, Пупышев —к 10, а Быков —к 5 годам лишения свободы. Однако Военная Коллегия Верховного Суда утвердила расстрельный приговор только в отношении Мельникова, а Берману и Трубецкому заменила высшую меру 10 годами лишения свободы.
Выписки из протоколов допросов арестованных и репрессированных чекистов и обзорные материалы по их делу сохранились в ряде архивно-следственных дел немцев Мошковского района и были использованы при написании книги.
Нельзя не сказать, наконец, еще об одном специалисте по "немецкому шпионажу", заслуги и методику работы которого раскрывают архивные документы. Это уже упомянутый выше Николай Евгеньевич Малышев, тот единственный из сотрудников 3 отдела УНКВД, осуществлявших террор в 1937 г., который оставался на своем посту ко времени проверки 1950-х гг.
Биография Малышева типична для большинства служителей сталинской Фемиды. Бывший рабочий лесозавода, он после окончания рабфака поступил в 1937 г. в лесотехнический институт в Архангельске, но по решению горкома ВЛКСМ был отозван с первого курса и направлен в Новосибирскую школу НКВД. В конце 1937 г. "все курсанты школы были отозваны на практику", и Малышев попал в отдел Иванова. Здесь вместе с другими
Большой террор
219
сверстниками он "без всякой подготовки" включился в следственную работу и начал вести дела по "немецкому шпионажу". Не имея еще опыта работы с агентурой, Малышев, по его собственному признанию, не вел самостоятельных дел, но участвовал в допросах, составлял обвинительные заключения и протоколы об окончании следствия, овладевал методикой изготовления протоколов допросов. Уже в декабре 1937 г. он принял участие в ликвидации "крупной к-р фашистской диверсионно-повстанческой организации немцев" в Ояшинском районе в составе 44 человек. Руководили операцией Иванов и начальник I отделения УГБ, младший лейтенант В.А. Парфенов, активное участие в ней принимал пом. оперуполномоченного 3 отдела Маркин. Лично Малышевым были составлены протоколы допросов 8 человек. Уже здесь он приобрел навыки формирования контрреволюционной организации по заранее разработанным руководством отделения схемам "связей и вербовок", "по ориентировкам руководства отделения и отдела". Этот опыт с успехом был использован им затем при ликвидации аналогичных "группировок" немцев в других районах края и при проведении операций по другим "националам".
В начале 1938 г. Малышев уже в качестве временно исполняющего должность оперуполномоченного 3 отдела участвовал в фальсификации дела о "к-р фашистской организации, созданной разведывательными органами буржуазной Латвии", одним из руководителей которой значился Ян Карлович Ренц. В качестве членов этой организации было арестовано 85 человек, жителей Новосибирска, Убинского, Чулымского и Каргатского районов. Лично Малышевым было допрошено 39 человек и 34 объявлено об окончании следствия. Вместе с другим оперуполномоченным, Эденбергом, 1916 г. р., уроженцем Вологодской области, он составил на них и обвинительное заключение. Следствие против остальных членов "организации" вели Григорьев, Непомнящий и Трубецкой. В результате 70 человек были осуждены особым совещанием НКГБ СССР и тройкой УНКВД к высшей мере, 13 человек к различным срокам заключения и 2 освобождены, хотя освобождение в те времена было явлением почти беспрецедентным.
В 1939 г. "при реализации агентурного дела "Бакчар-цы", когда аресту подверглись сразу 41 человек, Малышев добивался признаний, применяя к ним "методы
220
Бепковец
физического воздействия". За избиение арестованных 4 октября 1939 г. он подвергся аресту на пять суток. К маю 1941 г. Малышев дослужился до начальника отделения, а к проверке 1954 г. занимал уже в чине подполковника должность начальника 7 отдела УКГБ в Новосибирске. По итогам проверки бюро обкома КПСС приняло специальное постановление, которым, объявив ему строгий выговор с занесением в учетную карточку, рекомендовало начальнику управления КГБ Коцупало поставить вопрос об отчислении Малышева из органов государственной безопасности "за допущенные в период 1937—1938 гг. грубейшие нарушения социалистической законности"4. Но рекомендация принята не была, и в июле 1956 г. Малышев, находясь в той же должности, давал показания в следственном отделе УКГБ по делу об ояшинских немцах. Очевидно было учтено чистосердечное признание, покаяние и изложенные им в личном письме на имя секретаря обкома И.Д. Яковлева просьбы о снисхождении. "До выхода в свет решения 1938 г., —писал в нем Малышев, —я считал, что все это делается правильно, законно и в интересах государства. У меня и мысли не возникало, что я делаю что-то антигосударственное"5. "Я совершенно искренне верил в установки руководства, — заявлял он также на допросе в 1956 г.,—добросовестно заблуждался в необходимости массовых репрессий, считал это требованием времени, не имея никакого умысла"6. Ссылался он и на авторитет партийного руководства края, принимавшего активное участие в вынесении смертных приговоров в составе тройки УНКВД. Все эти приговоры выносились, как правило, "без каких-либо замечаний по делу, затем направлялись в Москву, в Наркомат, где также оставались без замечаний".
К сказанному остается добавить, что "признания" Малышева о методике фальсификации следственных дел заметно проясняют и общую картину репрессий, и механизм действия репрессивной машины.
Механизм действия репрессивной машины
Архивно-следственные дела в своей совокупности дают возможность установить истинный масштаб репрессий, о котором до сего времени можно было
Большой террор
221
только догадываться. В Западно-Сибирском крае и, в частности, в Новосибирской области, они носили чудовищный характер. Ими были затронуты буквально все слои населения, от высших, руководящих, до рядовых рабочих и колхозников. Вряд ли существовала хоть одна организация или учреждение, по которым не прокатился бы репрессивный каток. Здесь были выявлены и ликвидированы свои местные крупномасшабные лево-и право-троцкистские центры во главе с видными партийными и советскими руководителями (в том числе Эйхе и Грядинским), своя кадетско-монархическая организация, объединявшая бывших белых офицеров, отсидевших уже длительные сроки в советских лагерях, свои эсеровские и меньшевистские организации, свой шпионско-диверсионный центр в лице германского консульства и его агентуры. Здесь были сфабрикованы дела о бывших партизанах, о контрреволюционной группировке в СибВО, дело "Российского Общевойскового Союза" (РОВС), проведены крупные операции по "националам" — немцам, полякам, латышам, эстонцам, финнам и другим национальным меньшинствам.
Репрессии были организованы и осуществлены под непосредственным руководством ЦК ВКП(б), его верхушки. О том свидетельствуют материалы фев-ральско-мартовского пленума 1937 г., опубликованные в 1993 г. в журнале "Вопросы истории". Именно на нем были добиты руководители "правой оппозиции" и поставлена задача выкорчевки в стране всех организаторов вредительств, диверсий и шпионажа, "разваливающих" не желавшее функционировать по социалистическим законам хозяйство страны. Пленум сориентировал руководителей отраслей промышленности, организаторов советской экономики, считать каждый факт разгильдяйства, халатности, поломок износившегося оборудования, обсчетов, игнорирования стахановских (потогонных) методов труда, результатом действий "японо-немецко-троцкистско-зиновьевских агентов". Материалы пленума, упоминая почти в каждой строке виновных в развале хозяйства "немецко-троцкистских агентов", дышат непримиримой, зоологической ненавистью к "врагам народа", "двурушникам", "саботажникам", "вредителям", "шпионам", "диверсантам" и прочим контрреволюционным элементам, засевшим якобы во всех учреждениях, предприятиях и организациях и подлежащим уничтожению.
222
Бепковец
Уже с весны 1937 г. началось более активное, чем ранее, выявление и изъятие этих элементов. Но главный толчок массовым репрессиям дала директива НКВД от 25 июля 1937 г., развязавшая руки карательным органам на местах. Постановления НКВД и прокурора СССР о расстрелах членов контрреволюционных формирований, как мы уже видели, ссылаются именно на нее. Директива поставила перед органами задачу в кратчайший срок уничтожить все контрреволюционные элементы в стране и ликвидировать "5-ю колонну внутри СССР", которая якобы готовилась поддержать Германию и Японию в их агрессивных намерениях против советского государства. Она потребовала от них вести следствие "упрощенными методами" и заканчивать дела в максимально короткие сроки (до 10 дней).
И в дальнейшем действия местных силовых органов корректировались и направлялись приказами и директивами из Москвы. Как правило, в приказах говорилось о вскрытии в стране какой-либо "шпионско-террористической группировки" или "к-р диверсионно-вредительской организации, которая имела с каким-либо иностранным государством преступные связи, а на территории СССР —свои филиалы" (показания Иванова). В связи с этим предлагалось "принять срочные меры к вскрытию и ликвидации этой к-р организации". В приказах давались установки "производить массовые, так называемые линейные аресты", то есть аресты граждан "при отсутствии на них каких-либо материалов, подтверждающих их преступную деятельность против советского государства". Только на производство арестов по национальным признакам в управление было прислано 12 приказов7.
Сверху спускались также планы и количественные задания, согласно которым в отделах управления разрабатывались "контрольные цифры", в свою очередь спускавшиеся в РО. В управлении же систематически проводился необходимый инструктаж, в ходе которого начальникам РО прямо назывались подлежащие уничтожению контингенты. Их можно объединить в три группы по следующим признакам: социальному, политическому и национальному. Это, во-первых, бывшие кулаки и дети кулаков, единоличники. Это все, во-вторых, служившие в белой армии или участвовавшие в каком-либо антисоветском движении, во-вторых. У немцев таковыми
Большой террор
223
считались эмиграционное движение конца 1920-х гг. и движение помощи голодающим начала 1930-х гг. Сюда же относились дети попов, проповедников и прочих религиозных служителей, "харбинцы", троцкисты, кадето-монархисты и пр. И наконец, в-третьих, это немцы, поляки, эстонцы, латыши, финны, все бывшие военнопленные первой мировой войны (германской, австрийской и других армий), политэмигранты, политобменные, польские перебежчики, иностранные рабочие и специалисты, трудившиеся на социалистических стройках страны.
Во время инструктажа руководители отделов вручали начальникам РО схемы или черновые наброски "организации", с указанием ее главы, количества членов, последовательности вербовок и т. п. Они же учили вписывать в эти схемы конкретных лиц из списков подлежащих уничтожению людей, составленных в местных РО.
Как явствует из показаний заместителя начальника I отделения КРО Анисима Вульфовича Малозовского, на оперативных совещаниях и на партийных собраниях в управлении "поощрялись и ставились в пример лица, которые умели добиваться большого количества "признательных показаний" врагов народа". Работников, которые давали меньшее количество дел, посылали на выучку к более деловым. На совещаниях постоянно напоминалось о необходимости вести следствие ускоренным упрощенным методом, популяризировались методы физического воздействия, которые в первое время применялись только "наиболее рьяными и способными" сотрудниками. Постепенно этими методами овладели все работники УНКВД и в расследовании дел стали применять "выстойки", конвейерные допросы и пр.8
Для стимулирования работы районных отделений на места периодически командировались оперативно-следственные группы из опытных работников управления "с целью ликвидировать отставание". Они ориентировали местные органы на ведение следствия на группы лиц, учили объединять бывших кулаков и другой антисоветский элемент в контрреволюционные организации, изобретать факты диверсионной и вредительской деятельности. В отношении лиц немецкой или польской национальностей соответствующие указания сверху прямо нацеливали районных чекистов на сколачивание
224
Белковец
групп, занимающихся шпионской деятельностью. Чаще всего в наряде, спущенном управлением, указывалось и количество лиц, которое должен был поставить к известному сроку район. В случае, если требовалось перекрыть наряд, соответствующее указание давалось и по телефону. В районах, где проживали немцы и поляки, такие оперативно-следственные группы управления работали по месяцу и более, налаживая дело, а после их отъезда оно продолжалось уже по накатанным рельсам.
Начавшаяся в 1937 г. "операция по националам", которая затронула в начале, главным образом, немцев и поляков, работавших на ответственных постах, в силовых структурах, армии, на военных заводах, транспорте, в электросиловом хозяйстве всех промышленных предприятий, была продлена в конце 1937 —начале 1938 гг., вобрав в орбиту своего действия и всех тех, кто работал на обычных предприятиях (не оборонного значения), в колхозах, совхозах и учреждениях. В самом начале января собравшимся на очередное совещание в управлении начальникам РО была дана о том "соответствующая установка". О нем рассказал 24—28 декабря 1940 г. начальник Мошковского РО Мельников:
"Иванов на совещании в его кабинете зачитал нам телеграммы из НКВД об изъятии перебежчиков и необходимых арестах поляков, эстонцев, латышей. Он спросил меня, сколько у нас арестовано этого контингента. Я ответил — человек 12. Иванов отметил, что по Мошковскому и Ояшинскому районам много осело поляков, эстонцев, латышей. Вы вне зависимости от количества арестованных вами, дайте не меньше 45—50 человек. Я ответил, что контингент этот в районе есть, но материалов может не быть. На что Иванов предложил найти"9.
За этим последовали телефонные указания Иванова о новых заданиях по этому "контингенту". В результате малочисленные в начале контрреволюционные националистические "организации" "были доведены до крайне больших размеров по своему количеству, что не соответствовало и не соответствует действительности" (показания Иванова)10.
Для ареста граждан из "националов", то есть немцев, поляков, эстонцев, латышей, австрийцев и других вскоре стало хватать одной справки сельсовета о национальной
Большой террор
225
принадлежности. Тот же Мельников показал на следствии, что производил аресты этих "националов" по 30, 50 человек, следуя телефонным указаниям Иванова. Только им лично в Мошковском районе было арестовано 68 эстонцев. Будучи не в состоянии выполнить очередной приказ, прислать в Новосибирск еще 50 поляков, он арестовал русских, украинцев, белорусов, которые могли сойти за поляков, а имеющиеся у них документы о действительной национальной принадлежности уничтожил. О том, как это произошло, рассказал 8 марта 1939 г. бывший работник Мошковского РОМ, Михаил Николаевич Игнатов, осужденный на 5 лет за служебные преступления: "На совещании оперсостава начальники Мошковского РО Мельников и Трубецкой дали указание, что "поляк определяется по фамилии, оканчивающейся на "ский". И таким образом как поляки были арестованы учитель Кубовинской школы, член ВКП(б) Залевский, работник райпотребсоюза Пунинский, работник Мошковского сельпо Теребинский, которые поляками не были". Тех, кто подтвердил свою непольскую национальность документом, пришлось отпустить. Но в дальнейшем таких осечек уже не допускали, ибо прибывшим из Управления Берманом было дано указание "не принимать к сведению и не вкладывать в дела документы, удостоверяющие личность". А итог обсуждению этого вопроса на совещании подвел Мельников, который заявил: "Раз человек арестован как шпион-поляк, так и писать поляк, а "реабилитирующие документы" вдела вкладываться не будут"".
По такому же принципу изымались "поляки" и в других районах края. Только в одном колхозе "Красный моряк" в поселке Евдосеевском Болотнинского района в декабре 1937 —январе 1938 гг. было взято и расстреляно 49 человек12.
Первые аресты немцев в 1937 г. проводились на основе имевшихся в управлении НКВД "учетных данных" на всякий контрреволюционный элемент, в том числе на служивших в царской армии и у Колчака, политэмигрантов, участников антисоветских движений, посетителей и корреспондентов германского консульства. В делах членов первых групп, арестованных весной-летом 1937 г., имеются справки на арест, составленные начальником 3 отдела и его заместителями. В них обобщались агентурные данные о лицах, которые "разрабатывались" еще
226
Белковец
ПП ОГПУ, и, прежде всего, по связям с германским консульством. Скажем, в справке на арест бывшего жителя Орловки Купинского района Готлиба Фридрихо-вича Лининга значится, что он является "информатором" консульства, которое посетил в 1934—1935 гг. 5 раз, передав "несколько докладов о политических настроениях населения в немецких колониях, о воинских перевозках по Томской ж/д на Дальний Восток и количестве-мощности совхозов и колхозов в Купинском районе". За переданную информацию он получил якобы денежное вознаграждение в сумме 100 марок и по 200— 300 руб. совзнаками. (Скажу сразу же, что в досье на консульство имя Лининга фигурирует всего один раз в связи с посланным ему консулом письмом "религиозного содержания —о датах религиозных праздников".) Ему инкриминировалась также связь с фирмой "Фауст" (очевидно, "Фаст-Бриллиант"), в письмах которой он якобы сообщал "клеветнические сведения о Советском Союзе (о голоде и вымирании целых семейств в немецких колониях и т. д.), требуя оказать ему материальную помощь". От этой фирмы он получал в 1934—1935 гг. германские марки. Наконец, в справке утверждалось еще, что Лининг "по ряду заявлений, поступивших в Купинский РО НКВД", проводил в районе "агитацию за срыв весеннего сева, за массовый выход из колхоза (сам Лининг оставался единоличником —Л. Б.) и за фаши-тизацию (так!—Л. Б.) СССР". Он был объявлен также главой контрреволюционной фашистско-шпионской группы, которую составил из приехавших в Орловку из Донбасса немецких колонистов Кенига, Келлера и братьев Шейфеле, а также местных жителей-орловчан, с которыми он, используя полученную от консула "литературу" и письма фирмы "Фауст", проводил "фашистскую пропаганду среди немецкого населения". Мы вернемся еще к группе Лининга в свое время.
После того, как "учетные данные" были исчерпаны, стали арестовываться "люди без наличия каких-либо данных о принадлежности к к-р организации". Как показывал Малозовский, занимавшийся немецкой разведкой, первое время аресты немцев проводились по связям германского консульства. Позднее, когда для выполнения "контрольных цифр" таких связей хватать не стало, "стали арестовываться лица по их немецкой национальности или просто по подозрению в принадлеж
Большой террор
227
ности к немецкой национальности". "О каких-либо компрометирующих материалах на этих лиц, а также их виновности, — заявлял Малозовский, — не может быть и речи". Важно было выполнить задание, "контрольные цифры" и "заработать орден Иванову". "Что же касалось того, кто будет конкретно арестован, как будут оформлены на него материалы, какими методами от арестованных будут получены "признательные показания"— все эти вопросы руководство не интересовали"13.
Основная работа по изъятию "к-р шпионско-дивер-сионных групп" немцев и других "националов" проводилась в 3 контрразведывательном отделе управления НКВД, состоявшем из девяти отделений: I отделение занималось немцами, II — японцами и китайцами, III — поляками, IV—латышами, эстонцами и литовцами, V —белыми офицерами и кулаками, VI и VII —промышленностью, тяжелой и легкой, VIII — сельским хозяйством, IX —информационное. На местах действовали опересек-торы, объединявшие несколько районов в один куст, и районные отделы. Оперсектор должен был контролировать работу РО, но, как признавался во время проверки бывший старший оперуполномоченный экономического отдела управления НКВД А.Г. Лунько, контроль этот был "фиктивным". "Из райотделов поступало такое количество материалов на арестованных и так много законченных следственных дел, что начальник сектора был не в силах просмотреть их и зачастую, не читая материалов, ставил свою подпись на постановлении об избрании меры пресечения или утверждал обвинительное заключение"14.
Активное участие в арестах, конвоировании арестованных и даже допросах принимали работники районных отделений милиции и партийно-советский актив, составлявший так называемую "оперроту РО НКВД". Районные отделы, проводившие аресты, согласно показаниям Лунько, возглавлялись в большинстве случаев малограмотными людьми (писавшими, к слову сказать, "колхоз "Карлликнехт") и карьеристами. В неукоснительном выполнении распоряжений сверху они видели возможность выслужиться. Таким, по его характеристике, был начальник Здвинского РО И.А. Медведев, "всегда старавшийся выдвинуться и отличиться перед руководством". Оно, в свою очередь, ставило его
228
Белковец
на оперативных совещаниях в пример "как по количеству арестов, так и по важности имевшихся дел". Не задумывался "над правильностью того или иного распоряжения" и его заместитель, П.Е. Харитонов, выполнявший "все самые трудные и сложные указания, не считаясь с личным временем"15. Столь же исполнительны и усердны были, как мы уже видели, и те начальники РО НКВД, которые занимались немцами.
В РО составлялись списки подлежащих аресту людей, которые объединялись в оперсекторе в один большой список и "без всяких материалов, говоривших о преступной деятельности этих граждан, направлялись с фельдегерем в УНКВД. Там они утверждались руководством управления и на них ставилась роспись прокурора края, который никогда не видел материалов, послуживших основанием к аресту", и подписывал списки, не читая их16.
Аресты, превратившиеся с осени 1937 г. в обвальные, проводились, как правило, ночью. Количество же арестованных в одном селе за один заход часто достигало нескольких десятков человек. В уже упомянутой Орловке только за одну ноябрьскую ночь 1937 г. было арестовано 35 человек. Как раз для проведения таких массовых изъятий людей привлекались не только все оперативные работники РО, но и курсанты, участковые уполномоченные милиции, сельский и районный совпартактив, использовавшийся и для конвоирования арестованных. Согласно позднейших признаний участников арестов, они осуществлялись, как правило, без предъявления каких-либо документов, в том числе и постановлений об избрании меры пресечения, которые вместе с формулировками обвинений, оформлялись уже после ареста, задним числом.
Начальником краевого управления НКВД Мальцевым была заведена также практика давать санкции на арест лиц, проходивших по материалам местных и краевых партийных организаций об исключении того или иного лица из рядов ВКП(б) со ссылкой на связь с "врагом народа", за должностные и прочие преступления, хотя никаких компрометирующих материалов на этих лиц не было.
При отсутствии всякого компромата на подвергшихся аресту людей расследование дел сводилось к минимуму следственных мероприятий. Оно с самого начала стало преследовать одну, главную цель—добиться "призна
Большой террор
229
тельных показаний" о принадлежности человека к контрреволюционной организации. Поэтому основное внимание при оформлении дела уделялось протоколу допроса. Он должен был содержать обязательное чистосердечное признание в преступлениях, служившее основанием для применения репрессии. Протоколы допросов, вышедшие из-под пера разных следователей и составленные в разных РО НКВД (да и в разных управлениях), грешат поэтому схематичностью и похожи друг на друга, как близнецы. В них фигурируют стандартные обвинения и вопросы и стандартные же объяснения и ответы подследственных. Материалами позднейшей проверки установлено, что все протоколы являются полнейшей мистификацией, ибо сфальсифицированы по спущенным сверху образцам. По показаниям бывших следователей, составлявших их, и чудом уцелевших подследственных, можно выявить несколько методов фальсификации протоколов допросов.
Согласно показаний бывшего работника УНКВД Сергея Вениаминовича Толмачева, при оформлении протоколов "в то время не обращалось внимание на даты", и они обычно "писались прошедшим числом", а "большинство вызовов арестованных на допрос вообще не оформлялось протоколами"17. В других случаях (Татарский куст) следователи давали арестованным на подпись чистые листы бумаги вместо протоколов, заполняя в их присутствии лишь анкету с биографическими данными (показания И.Я. Бонета).
В некоторых РО практиковался сначала и такой вариант: на каждого арестованного составлялось два протокола. Первый — с его слов, в котором содержалось полное отрицание предъявленных обвинений и который потом уничтожался. Второй — по образцу, составленному начальником РО или командированным из управления оперуполномоченным. Образец переписывался почти дословно, но с указанием новой фамилии. Большинство следователей, однако, предпочитало не играть в игры с подлинным протоколом, а писало сразу второй и единственный вариант. Это обстоятельство объясняет краткость и схематизм протоколов, характеристику преступных деяний "в общих словах", "без конкретизации и уточнения отдельных эпизодов и фактов" (из заключения военного следователя). Оно же объясняет и постоянно встречающиеся в протоколах путаницу и
No comments:
Post a Comment